Непричастность
читать дальшеИ мир дрожит между нами: такой хрупкий, зыбкий, отчаянный, – расползается маревом, стелется дымом-туманом, запах горелой плоти щекочет ноздри, заставляет невольно жмуриться, но я силюсь не отводить от тебя взгляда: ты должна даровать мне улыбку – ещё лишь всего одну! – на прощание, поэзия моя, муза моя, неизменное моё аутопредательство, грешное моё самоистязание.
И ты улыбаешься.
Тебе всегда было к лицу послушание – и сейчас, пусть даже лика твоего, сперва солнцем целованного, после – мной, почти не осталось, его изласкало пламя, выело, выпило из тонкой упругой кожи всю её молодость и сочную влажность, свило в папирус-пергамент, излобызало до последней капли. Как много в тебе я оставил пламени.
Треск искр возвращает в детство. Саранча над полями чудилась мне наказанием, казнью египетской за платоническую мою любознательность: я тогда не творил смерть руками, только касался её взглядом, пил её жадно, взахлёб, как воду из чистейшего родника, бившего там, в глубине чащи.
Первой никогда не нашли собаку; прибилась к соседям – худющая, серая, злая, скулила целыми днями, не то предыдущего своего хозяина оплакивая, не то жизнь дрянную свою собачью. Тварь выла ночами, время от времени сбегала на кладбище, но потом, через день или два, всегда возвращалась, снова скулила под синим забором тонко и жалобно. Я стал безмолвным её провожатым. Людей она сторонилась: бок её был точно старый ковёр в ожогах и шрамах, – но, завидев меня у могил, виляла хвостом, пусть и едва-едва. Я провожал её меньше года. Когда разразилась гроза, дороги размыло, у попавших в небрежную яму уставших побитых дворняг не осталось ни единого шанса, кроме милосердия случайно или нет проходящих мимо,
я сделал всего ничего.
Тварь так долго скулила. Когда издохла – я кончил.
Во мне проросло что-то новое, что-то липкое, вязкое, как паутина; я был равно далёк как от насилия, так и от противления насилию. Я был где-то между, из тех уклончиво равнодушных, с чьего молчаливого в мире вершатся травля, случайный не добровольный секс, грабежи стариков на парковках у супермаркета. Психолог сказала однажды, мне не достаёт эмпатии.
Как же она кричала. Ты бы слышала, как же она кричала.
Я прошёл мимо, надвинув пониже кепку, почти не заметив, как её трахали пятеро.
Знаешь, эрекцию на кладбище чертовски непросто спрятать. Она повесилась, я как-то однажды тебе рассказывал.
Ты подаёшься ближе, вспыхиваешь, кажется, ярче, растекаешься патокой по треснувшей было от жара зеркальной глади, тебя почти не осталось, как и у меня – дыхания, я захлёбываюсь твоим запахом, я пронизан равно и страхом, и желанием, я почти позабыл, как зовут тебя, но, поверь мне, запомнил, как ты улыбалась, почти что скалилась.
Звуки сирен раздаются почти под занавес. Задыхаюсь, падаю навзничь, глотаю тебя, растворённую в дыме, утоляю свою ненасытную жажду, отдалённое эхо шагов и чужих голосов, шёпот брызг, отдающих свою прохладу.
Мир дрожит между нами. Мир спасает живых.
Непричастных.
@темы:
сиреневый джокер,
словотворное,
будда-который-курит,
2025