Давеча мне снился сон, отличающийся от прочих не то кинематографичностью, не то чем-то к ней близким. Нет, разумеется, мне и ранее снились сны, в которых всё было (бес)предельно явственно, но здесь... Канва стёрлась, растревоженная звуком будильника, но осязание осталось.
Я-наблюдающий смотрю, как Первый подходит крадучись к поезду: на улице не жара даже — пекло, зной дрожит струнами гуциня, тронутыми небрежно, почти наплевательски. В движениях Первого мне чудится нота фальши, я вглядываюсь пристальнее. Солнце слепит. Едкий пот оседает каплями на ресницах.
Я-Первый не вижу ничего: чувствую хлад камня и металла, по крику пролетевшей чайки понимаю, что меня и небо разделяет старый опустевший колодец — где ещё мне быть, как не здесь, если быть в ином месте меня не должно? Я ощупываю медленно каменную кладку. От нею пахнет зноем и степью металлических стен вагона, которого я так и не коснулся.
Я-Первый, тот, который выдаёт себя за Первого пред ликом меня-Наблюдающего, чувствую зной тысячей кинжалов, вонзившихся в спину аккурат меж сведённых лопаток. Взгляд Наблюдающего мятежит, но мне нельзя подать виду, что я его чувствую. Янтарная капля воска за левым ухом предательски дрожит. Хрупкая, точно крыло мотылька, уже подлетевшего к манящему огоньку. Хочется смахнуть её почти незаметным движением, но я знаю, что тогда Наблюдающий обо всём догадается. Он и без того чувствует неправильность происходящего, потому и смотрит так пристально, едва не всем телом подавшись вперёд, почти недозволенно близко.
Воск плавится. Капля вот-вот упадёт.
Мир замирает за мгновение до.