Осень моросит дождем и провоцирует на новых людей. Я медленно устаю, падаю куда-то во внутреннюю свою пустоту, временами живу на автомате, и пан Глад дремлет, видит свои лихие сны, скрипит песками Пустоши на зубах, молчит. Я вслушиваюсь куда-то в эту громкую тишину, перебираю знакомцев, как чечевичные зерна, склеиваю воспоминания друг с другом. Мне никак; реальность пробирается из себя во сны, а не наоборот, как привычно, делает меня патологически живым для этого дождливо-осеннего мира. Я-здесь хожу на работу, делаю документы, занимаюсь с учениками, трачу время на тех, на кого не должно бы... Я-не здесь вижу сны, пишу скупые вирши-недоплётыши, читаю взахлеб, чтобы наотмашь, до души, каждой из букв - если она есть, душа. Но я-то знаю, есть, таится, змеей пригретая на сердце, скалится с ехидцой, дразнит, чертовка.
Я перекраиваю дни, латаю временем, сшивая минуты в час - чтобы хватило на прогулку по дождливой Москве, на чашку горячего какао в озябших пальцах, на случайные встречи и неслучайные слова, на скупые улыбки и искреннюю радость, на себя самого - так сложно найти время на то, чтобы побыть самим собой.
Мне кажется, я вырос из своих мастей, не то им тесно во мне, не то мне - в них.
Я порой думаю о. Это все осень, и случайные встречи, мы помним, да? Или просто я не могу позволить себе забыть, потому что неправильно дуть на молоко, когда не помнишь, как обжегся об воду.
Смешно, знаете ли. Кто-то пишет (чуть что не вчера), мол, если бы можно было молиться - молился бы больше так никогда не. Я тоже так думал, когда привкус ее еще саднил на губах, а не просто дрожал чуть заметным воспоминанием. Я сосчитал так много дней, что уже давно думаю: милый мой бог, дай-ка еще мне ширнуться этим, я буду мудрее, я - вечно юный шут, я сызнова ошибусь, но уже не так, чуть по-другому, как, бывает, иначе горчит кофе не мягкой, а крепкой обжарки.
**
Еще мне порой кажется: я уже бросил курить.
В такие дни я всегда покупаю себе новую пачку senator и новую зажигалку.