Жара растекается по подоконникам, бьется в окна, смеется беглыми, скупыми дождями, заползает во сны, и снова вместо глубоких, влажных, зверодышащих сосновых лесов меня встречает монгольско-сарматская степь, где воздух - звонче любой тетивы, а вдох наполняет изнутри не то пеклом, не то зноем. О, это чудные сны. В них переживаешь смерть, долго и безупречно красиво: твою, свою, их. В них чувствуешь, как пальцы ног обжигает раскаленный песок, как влажные ладони охватывают древко копья и сжимают его ласково, нежно, едва ли не любовно. В них бьешься пойманой рыбой, и губы пересыхают от одного только взгляда, и за спиной вырастают не крылья, а степной дикий ветер, пахнущий вереском и ковылем.
Иногда мне снится, будто я - саламандра, ящер, затерявшийся среди сухих трав и песков. И я чувствую, как дрожит земля, когда мчится табун вороных, чуть приземистых коней, как ласкают небо зычные окрики кочевников, как любится с редким дождем сухая, вытоптанная степь. Я смотрю на все отстраненно, издалека, полуприкрывая свои змеиные очи.
**
А потом степь превращается в Пустошь и беззубо скалится мне, приглашая стать мертвецом.