Мне только одно хочется сказать напоследок:
- Дамы и господа, мне снился сон.
Первое, что я помню, было тихо. Второе – мертво. И если первое скоро наполнилось голосами, то второе оставалось до самой последней границы сна.
Линий было несколько, как в метрополитене.
Линий было несколько, как в метрополитене.
Первая. Калужско-Рижская.
Мы еще любовники, забавные и выхваченные из прошлого, ты приезжаешь рано утром, в своем платье с глубоким вырезом, туфли на высоком каблуке, густо подведенные глаза – у тебя таких не было, и кажется, будто это не темные тени, а затаившиеся насекомые. Увы, потом так и оказывается. Когда я стираю тени с твоих век, они шевелятся разворошенным ульем, осы или пчелы жалят мои пальцы и тебя изнутри. Из их жал я собираю радужку твоих глаз. Это чертовски кропотливое занятие. Потом ты идешь в ванную и, цитируя переводы Бродского (Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток//Мой шестидневный труд, мой выходной восторг//Слова и их мотив, местоимений сплав//Любви, считал я, нет конца. Я был не прав.) режешь себе вены одним из моих скальпелей. Мы ругаемся, потому что ты взял _мое без разрешения. Ты спрашиваешь разрешение, чтобы сгладить конфликт, и умираешь.
Вторая. Каховская.
Мы едем в метро, я встретил тебя с поезда. Середина дня, пробки, ехать по верху – самоубийство. Случайно мы становимся свидетелями теракта, молодая симпатичная девушка с рюкзаком (я еще киваю на нее – прекрасна, как Смерть из РиДж) запускает таймер взрывного устройства. Гарь, мертвые тела, ошметки, кровь, шок. Нас не задело. Мы трахаемся у развороченного щитка с электропроводкой, интуитивно зная, что нас все равно не спасут.
Нас не спасают. Я не хочу умирать от удушья (мы завалены в тоннеле), потому проглатываю несколько своих таблеток и вскрываю вены до локтя. Ты этого не видишь, потом приходишь откуда-то, держишь мою голову на коленях, гладишь волосы и шепчешь: проснись, дурак, ну что же ты… проснись.
Третья. Замоскворецкая.
Я вырезаю свое имя на твоих губах. Ты спишь, я сню тебе сон о том, что меня никогда не было. Я знаю, ты проснешься и увидишь в зеркале на своих губах имя того, кого у тебя, у себя, у мира никогда не было. Ты просыпаешься. Меня уже нет рядом. Созваниваемся в скайп-конференции, с остальными поэтами, я читаю стихи. – Здорово, - говоришь ты, - кто автор? – Оден, - отвечаю. – В переводе Бродского.
Я знаю, что ты меня ненавидишь за что-то из своих снов.
Ты встречаешься с девушкой. Она минорна до самой глубокой из своих нот, но так притягательна, так хороша, как, пожалуй, Смерть из РиДж. Она прячет свою красоту за мешковатыми одеждами, потертыми джинсами, алой толстовкой, рыжими распущенными волосами. Она всегда носит с собой большой ловерпоувский рюкзак и на все расспросы отвечает, что там дело всей ее жизни.
Четвертая. Калининская.
Большой офф, сходка с дайри-юзерами. Ты настаиваешь на том, чтобы я пошел с тобой, я, разумеется, отказываюсь. Тебе приходится организовывать все самому, ты устаешь, заканчиваешь все приготовления, засыпаешь, едва ложась в кровать.
Я выхожу из темноты и подношу скальпель к твоим губам.
Последняя. Кольцевая линия.
Вокзалы, Питер-Москва, Валина квартира, моя, Арбат, суматошные московские улицы, наши ссоры ни о чем. Мы ругаемся едва ли не каждый день, хлопаем дверью, ты устраиваешь мне истерики, я довожу тебя до них, каждый из нас с трудом сдерживается, чтобы не ударить другого. Мы, кажется, на самом пределе… даже не ненависти, нет, просто на пределе. Я чаще кашляю, ты – плачешь. Трахаемся мы зло, целуемся тоже в кровь. Иногда я шучу, что у меня СПИД. После этого ты психуешь еще больше, нервничаешь, пристально смотришь, чтобы увидеть хотя бы намек на улыбку на моих губах, но я ни-чер-та не улыбаюсь.
Я рисую скальпелем на руках и ты слизываешь выступающие капли крови: - еще.
От прикосновений твоего языка раны противно быстро затягиваются, и с каждым разом я вскрываю кожу глубже, еще глубже, прекрасно зная, что тебе все равно будет мало моей крови.
Потом ты устраиваешься на работу, я время от времени заглядываю к тебе в офис, рассказать о том, что я уже давно с другим. Ты выслушиваешь это раз за разом, просишь или проклинаешь меня уйти и я ухожу, а через пару дней ты тянешься к телефону. Когда я беру трубку, ты знаешь, что я не один.
В последний раз я прихожу к тебе с синтезатором. – Я брал уроки, - говорю я, - вот, держи. Я играю In Principio, местами рвано, оставляю тебе синтезатор и все. Абонент не в сети, абонент недоступен, абонент навсегда.
Ты уезжаешь в Питер, а спустя три года – ты снова в Москве.
Я встречаю тебя с поезда и мы едем до Павелецкой, оттуда – до Каширки, а там – пересаживаемся на Каховскую линию.
…Мы у щитка с электропроводкой и дышать почти нечем. Я веду языком по твоим губам, по линиям шрамов. Я узнаю свое имя, а после, отправив тебя помогать выжившим разгребать завал, достаю один из скальпелей.
Ты держишь мою голову на коленях, гладишь волосы и шепчешь: проснись, дурак, ну что же ты… проснись.
**
Я просыпаюсь.
@темы:
2013,
беспробудни,
сиреневый джокер,
впечатлительным нечитабельно,
я сочиняю сны,
разбавляя улыбки,
утопшие в автокатастрофе