Есть у меня пара выходных в марте и мысль наведаться в нежно любимый Петербург или Нижний Новгород. В связи с этой мыслью у меня вопрос в массы: товарищи, а никто не хочет вписать меня на ночь в Питере? Предположительно, с 7 на 8 марта сего года. Ничего, кроме душа и спального места мне не требуется, wi-fi будет приятным бонусом, но совсем не обязательным. Готов расплатиться плюсами в карму, спасибо или деньгами в разумных пределах. Идеально, если часов в 10 утра в место вписки можно будет забросить рюкзак. За наводки и контакты тоже буду благодарен. АПД: я еду в Питер, буду жить в Адмиралтейском районе. Кто-нибудь из питерских хочет со мной пересечься?
Я передергиваю затвор и стреляю, 10 раз подряд, с редкими интервалами. Левый глаз щурится чуть сильнее, чем стоило бы и слеза остается следом на щеке. Это все февраль. Касаюсь налипшего на картонный край снега, прячу расстрелянную в рюкзак и достаю новую. Мир звонок и пьян тишиной. Отсчитываю шаги и снова целюсь. - Тик-так-тук, - стучит в виске, стрекочет маленький барабанчик из плоти и крови. Моей. Мне вспоминается "Тирмен", и холодный, старый тир на привокзальной площади, с ИЖами и нелепыми, покореженными мишенями. Карусель. Бегемот. Солдатики. Утка. Черная точка на ржаво-белом. Усмехаюсь, искренне стараясь улыбнуться, передергиваю затвор, считаю выстрелы вслух: что угодно, чтобы тишину убил мой голос, а не выстрелы. Края ран рваные и неровные.
Между прошлым и новым заблудиться так просто.
Я передергиваю затвор и смеюсь. Тик-так-тук. - Нет, - говорю, - я слишком далеко ушел. Не вернусь. Не проси, не вернусь. ** Тишина молчит, изрешеченная словами. Мишень - рваные раны на белом снегу. Бескровно-девственные, безмолвные, мертвые изнутри. ** Все просто. Все правильно. Она - не просит. Я - не возвращаюсь. ** Ветер ласкает облака, путает солнечные лучи средь хмар. Я передергиваю затвор и убиваю солнце. Позови меня, небо. Удиви меня правдой. Небо молчит.
Андрей Ивченко возвращался из Житомира, где навещал родственников жены. Багажник немолодой «Шкоды» был набит принудительными гостинцами — кисловатыми яблоками в полиэтиленовых кульках, луком, зеленью, «поричкой», бутылками самогона и литровыми банками с неизвестным темным содержимым. Андрей возвращался не то чтобы раздраженным (родственники жены всегда принимали его хорошо) и не то чтобы усталым (было всего три часа дня, а встал он сегодня поздно). Просто лежало на дне души смутное ощущение, что воскресный день, а с ним, пожалуй, и добрая часть жизни потрачены впустую.
Когда-то Андрей мечтал стать танцором, а стал инженером, но по профессии работать не смог и устроился менеджером в фирму, торгующую путевками. Отправляя людей в Эмираты, Египет и Чехию, сам он никогда нигде не бывал — если не считать, конечно, регулярных визитов в Житомир и пары еще студенческих поездок в Москву. В первый год замужества жена родила ему двойню, чем катастрофически подорвала финансовое положение молодой семьи; с тех пор Андрей работал без отпусков и выходных, и даже неделя в Карпатах представлялась бессовестной тратой времени.
читать дальшеПацанам сейчас стукнуло по десять лет, и они учились в хорошей школе, а впереди маячил (Андрей думал об этом заранее) приличный институт для обоих. Жена преподавала в художественном лицее за жалкие деньги. «Хрущевка» с двумя смежными комнатами давно сделалась мала; таким образом, Андрей начинал каждый день заботой о хлебе насущном и засыпал с мыслями о семейном бюджете. Тем обиднее было, что жена Антонина считала мужа скучным, ограниченным человеком и ни о чем, кроме хозяйственных дел, давно не разговаривала. Тоня жила, как балованная школьница под крылом обеспеченного папы, — Андрей в сердцах не раз ей об этом говорил, но она только улыбалась в ответ. Вот и сегодня визиту к родственникам Антонина предпочла «девичник» с сауной в компании Лариски Богатюк и Лильки Малениной, еще институтских подружек. Сыновья с утра обретались у бабушки; Андрей с тоской думал о кухонном смесителе, который предстоит поменять во что бы то ни стало. И никаких больше планов на этот вечер нет, кроме смесителя на кухне и телевизора в тесной комнате, а завтра начнется новая рабочая неделя, и Андрей забудет, как его зовут, — до самой пятницы…
Раздумывая таким образом, он катил и катил по шоссе — и вдруг увидел рекламный щит, на который не обращал внимания раньше: «Сантехника по низким ценам. Обои. Мебель. Бижутерия. Сахар. Трикотаж». Ниже, над стилизованным изображением Мухи-Цокотухи, красовалась «Косметика от Гели Реф». Под щитом обнаружилась стоянка, на стоянке — несколько десятков машин, от «жигуля» до «БМВ». Дорога вела от стоянки направо; там начинался вещевой базарчик, и Андрей издали увидел, как поблескивают никелированные детали на обширных прилавках.
Он притормозил. Смеситель все равно предстояло покупать, а на таком вот придорожном развале цены, как правило, невысоки. Правда, и товар выставляется лежалый, но Андрей был мужик с характером и целиком полагался на свой немалый опыт.
Он запер «Шкоду», поставил ее на сигнализацию и, потрогав бумажник во внутреннем кармане пиджака, двинулся по узкой бетонной дорожке к базару.
*** Продавцы сантехники лузгали семечки, потягивали пиво из бутылок и предлагали за смешную цену весьма разнородный товар — большая часть этих гаек, головок и шлангов годилась только на помойку, но попадались среди них добротные изделия. Андрей скоро увлекся, бродя между рядами, прицениваясь и рассматривая товар. Выбрал смеситель, полез за деньгами — но в последний момент разглядел микроскопическую трещинку и не купил.
За развалами с сантехникой тянулись прилавки с бижутерией, а глубже, под натянутым над головами полиэтиленом, маячил обещанный рекламой «трикотаж». Андрей, относившийся к рынкам без фанатизма, но и без брезгливости, решил осмотреть базар целиком — авось попадется хорошая недорогая вещь, джемпер, к примеру, или рубашка. Перед прилавком с детскими джинсами он простоял минут двадцать — хотел купить сыновьям по паре штанов. Продавщица старалась вовсю, ворошила ради него клетчатые тюки с товаром, но тщетно: не было подходящего размера, а если был, то неудачная модель, а если удачная, то слишком светлая ткань или девчоночий узорчик…
Поблагодарив тем не менее расстроенную продавщицу, Андрей неторопливо двинулся дальше.
Чем глубже погружался он в базар, тем меньше вокруг попадалось покупателей. Полиэтиленовые полотнища, защищавшие товар от дождя, тихонько шелестели на ветру — в некоторых местах приходилось наклонять голову, так низко провисал «потолок». Базар был многоярусный, как джунгли: прямо под ногами, на листах оберточного картона, стояла обувь, лежали пластиковые заколки и школьные тетрадки. На прилавках располагались колготки и носки, и снова обувь, пиратские видеодиски, зонты и посуда. На стойках, на вешалках, а иногда прямо над головой висели свитера и юбки, брюки, пиджаки и платья. Все они казались либо очень велики, либо малы; приторно-розовые, ядовито-зеленые, мышино-серых и черно-бурых расцветок. Оглядываясь вокруг, Андрей удивлялся: неужели находятся покупатели на такое убожество? Иногда он снисходил до того, чтобы пощупать свисающий сверху рукав, и безошибочно определял: синтетика…
Впрочем, ажиотажным спросом здешний товар и не пользовался.
Очень скоро Андрей обнаружил, что, пробираясь среди прилавков, среди стоек, среди стен уродливой одежды под низко натянутым полиэтиленом, он остался единственным покупателем в этой части базара. Продавцы, которым полагалось бы зазывать клиента, поглядывали с вялым интересом — будто им не было дела до залежавшегося на прилавках барахла, будто они наперед знали, что Андрей ничего не купит.
«Как они не прогорают? Явно ведь в убыток торчат…»
Проход между прилавками сделался таким узким, что, когда навстречу вывернула из-за угла бабушка с полной термосов тележкой, Андрею пришлось боком влезть в щель между двумя стойками, чтобы разминуться с ней.
— Чай, кофе? — спросила бабушка. — Пирожки с мясом, с картошкой, с рисом? Пицца?
Андрей понял, что хочет пить и, пожалуй, проголодался. Он взял у бабушки чай и пирожок; женщина, торговавшая сумками из искусственной кожи, взяла себе растворимый кофе и кусочек так называемой пиццы. Старушка с тележкой укатила дальше. Жуя, морщась и дуя на чай в пластиковом стаканчике, Андрей подумал, что пора уходить.
— Как тут к выходу пройти? — спросил он у женщины, торговавшей сумками.
— К какому? — охотно отозвалась она. — К шоссе или к электричке?
— К шоссе… там, где рекламный щит.
— Туда, — женщина махнула рукой. — Пройдите вдоль двадцать пятого ряда, у сто первого места сверните налево, дойдете до туалета и там можете еще спросить.
— Спасибо, — сказал Андрей.
Он двинулся вдоль прилавков в обратном направлении — шел не торопясь, по дороге купил носки себе и спортивные штаны пацанам. Минут через двадцать добрался наконец до туалета — солидного кирпичного здания с двумя входами. Перед зданием восседала кассирша в переднике. Помимо таблички «50 коп.» и тарелочки для денег, на прилавке перед ней помещались отрывные календари «Для хозяек», «Для садоводов», «Для физкультурников», а также пластмассовые градусники всех размеров и цветов.
— Платно, — сказала кассирша.
— Я хотел спросить, где тут выход. — Андрей огляделся. Даже у стен туалета стояли торгующие — кто с батарейками, кто с носовыми платками, кто с растворимым кофе в банках. Обнаружилась одна-единственная покупательница — дамочка задумчиво вертела в руках невообразимо пошлый розовый бант на резинке.
— Туда, — кассирша махнула рукой.
Андрей прошел мимо прилавков и мимо задумчивой дамочки. Из дверей туалета на него пахнуло сдержанной вонью. Узкие ходы тянулись, сворачивали, пересекались с другими. Шелестело, потрескивало, ветер то поднимал полиэтиленовый полог, то бросал его. Андрей устал.
— Этот базар кончится когда-нибудь? — сердито обратился он к старику, торгующему деревянными ложками. — Уже полчаса пытаюсь выйти!
— Блин, — сказал огорченный Андрей. — И смеситель не купил, и два часа времени убил. Удалось воскресенье, нечего сказать!
Он вытащил мобильник, чтобы позвонить жене и попросить забрать мальчишек у тещи, но телефон, как назло, разрядился. От огорчения захотелось в туалет. Еще сорок минут обратного пути — и он удостоился сомнительного удовольствия положить в тарелочку кассирши пятьдесят копеек.
Андрей взял — не потому, что нуждался, а потому, что заплачено.
Туалет, против ожидания, оказался не таким уж грязным. Андрей вымыл руки кусочком хозяйственного мыла, плававшим в мутной лужице на краю умывальника, и снова вышел под небо, вернее, под пузырящийся от ветра полиэтилен. Посмотрел на часы и ужаснулся: Тоня давно вернулась с «девичника», позвонила родителям в Житомир и узнала, что муж выехал утром. Мобильник его не отвечает…
— Здесь где-то есть телефон? — спросил Андрей у кассирши.
Та пожала плечами:
— Не…
— До которого часа рынок работает?
Обычно, как он знал, торговцы начинали собираться в шестом часу, а если покупателей было мало, то и раньше.
Кассирша снова пожала плечами, посмотрев на Андрея с величайшим сомнением.
— А пока люди есть… работает.
— Людей нет совершенно. Не вижу, чтобы что-то покупали.
Кассирша пожала плечами в третий раз, и Андрей, отстав от нее, обернулся к продавщице кепок и беретов:
— Мне надо выбраться отсюда срочно, к стоянке, к шоссе. Не подскажете, как лучше пройти?
— По сорок пятому ряду, — сказала женщина, приглаживая черную кепку специальной щеткой для ворса. — От хот-догов свернете направо.
* * * — Парень, хочешь, я тебе дам пятерку, чтобы ты меня отсюда вывел?
Мальчишка лет четырнадцати, торгующий кроссовками, с сожалением покачал головой:
— Не на кого товар оставить.
— Дам десятку. Попроси, пусть соседи присмотрят.
— Нет, — мальчишка вздохнул. — Нельзя. А вы идите прямо, от двести пятого места — налево, и потом еще налево, и выйдете прямо на шоссе…
Андрей скрежетнул зубами. Он чувствовал себя круглым идиотом — заблудиться на рынке! И блудить, как дурак, четыре часа подряд!
Часы показывали восемь. Тем не менее торговцы не спешили собираться. Они по-прежнему лузгали семечки, разгадывали кроссворды, переговаривались, иногда предлагали примерить туфли или выбрать футболку. Сквозь разрывы в грязном полиэтилене выглядывало небо — дни в июле длинные, но не бесконечные, скоро начнет темнеть…
За приступом раздражения пришла апатия. Андрей купил хот-дог, присел на складной стульчик для примерки обуви и успокоился. В конце концов базар опустеет, сделается прозрачным, как лес в ноябре, и тогда легко будет найти выход. Надо же, понатягивали веревок, понавешали тряпья, устроили лабиринты — немудрено, что у них так вяло идет торговля…
Прошел скудный дождик. Тихонько простучал по полотнищам.
Антонине, подумал Андрей, пойдет на пользу легкая встряска. Жена привыкла, что вот он, безотказный, дом-работа, гараж-хозяйство, всегда под боком, всегда тянет свой воз… Пусть представит хоть на минуту, что с ним что-то случилось. Что он пошел налево, в конце концов. Может ведь Андрей, видный молодой мужчина, раз в жизни пойти налево?
Эта мысль развеселила его. Он ел хот-дог, запивая минеральной водой из пластмассового горлышка бутылки, и улыбался.
* * * Стемнело. На прилавках зажглись где свечки, где электрические лампочки. Тусклые пятна света лежали на горах белья, на рулонах туалетной бумаги, на полированных тушках сувенирных карандашей «Донбасс», невесть каким образом затесавшихся среди стирального порошка и губок для обуви.
Ни один продавец не потрудился собрать товар, никто не думал уходить домой. Андрей, едва волоча ноги, брел по узкому проходу под нависающим полиэтиленом, и ему казалось, что он спит.
Этого не может быть, говорил разум. Этого не может быть. Он часами шел и шел, никуда не сворачивая, и, если рынок не протянулся на многие километры, он давно должен был выйти… ну, не на шоссе… но хотя бы к забору, к лесу, куда-нибудь, где нет рваного тента над головой, где не свисают отовсюду свитера и плащи…
Но день закончился, а кошмар продолжался. Рынок жил своей жизнью; покупателей по-прежнему не было, а продавцы не выказывали ни малейшего нетерпения. Андрей пытался с ними заговаривать; они вели себя совершенно естественно для людей, к которым пристает с дикими вопросами странный человек с безумными глазами. Все, к кому он обращался, спешили от него отвязаться, иногда холодно, иногда откровенно грубо. Вид денег, которые Андрей вытащил из кармана и пытался предложить кому угодно в обмен на спасение, пугал и отвращал их еще больше: вероятно, они думали, что он пьян или «под кайфом»…
Это сон, думал Андрей и щипал себя за руку. Запястье покрылось синяками, но безумие не прекращалось. Шаг за шагом по узкому проходу между прилавков — он брел, как механическая игрушка с подсевшими батарейками, и взгляд безумно скользил по тапкам, лифчикам, курткам, джинсам, спортивным штанам и мыльницам, по равнодушным лицам продавцов, ни капельки не удивленным повседневным лицам…
— Скоро полночь, — сказали за спиной.
Фраза, произнесенная невпопад, заставила вздрогнуть. Это были первые необыденные слова, услышанные на базаре. Андрей обернулся. Продавец купальников смотрел ему в глаза — не так, как смотрели прошлые продавцы. Не ожидая вопроса о цене, не удивляясь сумасшедшим просьбам вывести с рынка за любую сумму в твердой валюте…
Ногой продавец купальников отодвинул ящик, закрывающий вход за прилавок. Повторного предложения Андрей дожидаться не стал — вошел сразу.
— Садись.
Андрей сел на низкий, покрытый старым ватником табурет. Рядом висела, чуть колеблясь от ночного ветра, серая простыня — ею, по идее, отгораживались от посторонних глаз дамочки, вздумавшие примерить купальник прямо на рынке.
— После полуночи нельзя быть по ту сторону прилавка, — сказал продавец.
— Почему?
Продавец улыбнулся, поправил ряд бирюзовых плавок, казавшихся грязно-синими при свете маленькой керосиновой лампы.
— Ты новичок?
— Я заблудился, — шепотом признался Андрей.
Продавец кивнул. Над головой его покачивался пластиковый женский торс.
— Место человека — за прилавком. Во всяком случае, после полуночи.
Сделалось тихо. На грани слышимости шелестел полиэтилен. Мигала елочная гирлянда под навесом напротив.
— Почему? — снова спросил Андрей, потому что не нашелся, что еще спросить.
— Каждый из нас, — сказал продавец рассеянно, — в своем праве. Мы вправе продавать и быть проданными… А также покупать и быть купленными.
Андрей молчал.
Длинные часы, проведенные в поисках выхода, кое-чему его научили. Возможно, продавец шутит, разыгрывает, а возможно, он сумасшедший. В любом случае продавец купальников казался самым вменяемым человеком на целом базаре. Он, по крайней мере, не делал вид, будто ничего не происходит.
— Уже скоро. У Николая, который китайским барахлом торгует, в полночь будильники пищат. Вот как пропищат — тогда сам увидишь… А пока угощайся.
Он положил на колени Андрею яблоко, маленькое и зеленоватое, белый налив.
Андрей откусил не глядя. Бездумно выплюнул червяка. Откусил снова.
Продавец вздохнул:
— Как в девяносто пятом вышел на точку, так и стою. Не отпускает.
— Кто не отпускает?
Продавец посмотрел на него с сочувствием.
— Меня уже два раза покупали. Третьего, может, и не переживу…
— Кто покупал?!
— Они, — сказал продавец с невыразимым отвращением. — Первый раз… Я, может, и успел бы вырваться, но только сразу… купили. В первую ночь… точно так же.
Рядом, за стеной разноцветных купальников, запищал будильник. Ненавистный любому спящему звук моментально разросся, подхваченный многими механическими голосами. Будильники голосили хором секунд тридцать, потом один за другим стихли.
— Ну вот, — сказал продавец.
Огонек в керосиновой лампе вспыхнул ярче.
Минуту-другую сидели молча. Андрей ждал, что продавец рассмеется и скажет, что шутка удалась. И что пора собирать сумки — рынок наконец-то закрывается. Ждал, что продавец заговорит, но тот молчал, и тишина становилась все напряженнее. Андрей открыл рот, чтобы самому прервать молчание, — но в этот момент на него лег физически ощутимый, очень тяжелый взгляд.
Он замер с открытым ртом.
Из-за соседнего прилавка, из-за костюмов и пиджаков выдвинулась темная, неясная, безликая фигура. Огонек керосиновой лампы задрожал; черная тень скользнула дальше, по направлению к торговцу китайским ширпотребом. Андрей часто задышал, избавившись от взгляда, но из другого прохода, из-под бледно мигающей елочной гирлянды, выползла еще одна тень, на этот раз высокая и угловатая.
Андрею померещилось нездоровое, бледное, под толстым слоем грима женское лицо.
— Ты молись, чтобы тебя не купили. Понимаешь… На этом базаре только днем люди продают вещи. А ночью — ночью вещи продают людей.
— Что?!
Прошли еще две тени — побольше и поменьше. Андрей чувствовал, как неотвратимо притягивает их внимание. Следующая тень остановилась перед прилавком и стояла минуты три — Андрей сидел, вжавшись спиной в мягкий баул с купальниками. По вискам текли струйки пота.
— Я сошел с ума? — беспомощно спросил он продавца купальников, когда настойчивая тень наконец удалилась.
— Может быть. — Продавец отхлебнул «Спрайта» из пластиковой бутылки. Нервно вытер губы.
— Какие же это вещи?!
— Разные. Дорогие, дешевые… А купят тебя. Присматриваются, прицениваются… До первых петухов непременно купят.
— Нет! — сказал Андрей, борясь с приступом паники. — Я же не… я ухожу!
И ломанулся к выходу из-за прилавка. Но там стояла очередная тень — высокая и угловатая. Пожалуй, она бывала здесь раньше, она смотрела на Андрея — он чувствовал взгляд, — как смотрит женщина на хорошую, нужную, но очень дорогую вещь…
— Спаси меня. — Андрей схватился за место на груди, где полагается быть нательному кресту. Рука поймала пуговицу рубашки. Креста Андрей не носил никогда, он лежал сейчас дома, в комоде, в старом бумажнике.
— Курить будешь?
— Спаси меня! — взмолился Андрей. — Я вырвусь… приведу сюда… ментов… УБОП… они этот рынок накроют… снесут…
Продавец горько усмехнулся. Покачал головой:
— Нет… На вещи нет управы. А спасти тебя… Вряд ли. Только…
Он замолчал. Взял длинную палку с крюком на конце, снял женский торс, покачивающийся на веревке, деловито примерил на него уродливый пестрый бюстгальтер.
— Что «только»? — выкрикнул Андрей.
Продавец обернулся. У него было очень немолодое, усталое, безнадежное лицо.
— Вещь тебя может спасти. Если у тебя есть… или была… своя вещь. Своя, в смысле — родная. Дорогая тебе. Если найдешь, вспомнишь… она тебя может вывести. Только она. Я тоже… я тогда не успел. Думал всю жизнь — чай, не баба, за вещи держаться… Вот и не вывел меня никто. Вот и купили. Стою…
И продавец снова взялся натягивать купальник на манекен. Андрей смотрел, как ловко и бесстыдно он управляется с женскими трусами. В голове было пусто-пусто. Он тоже не баба. Что такое для мужчины вещь? Машина… Мотоцикл… Яхта… Мотоцикла у него не было отродясь. Мечтал в мальчишестве, но потом бросил. Машина — старая «Шкода» — была объектом не любви, но постоянного раздражения. При слове «яхта» его охватил нервный смех.
Дорогая тебе вещь…
— Талисман! — крикнул Андрей. — У меня в школе билетик был… на троллейбус!.. Я его хранил… Да что я говорю! Кольцо!
И он вскинул правую руку, на которой блеснуло желтым обручальное кольцо.
— Талисман — это не вещь, — сказал продавец, не отрываясь от своего занятия. — Вещь ты покупаешь. Не знак. Не символ. То, что ты используешь и потом выбрасываешь. Да и подумай по чести: много хорошего у тебя связано с этим кольцом?
Андрей смотрел на свою руку. Они с Тоней прожили год в гражданском браке, прежде чем решили, что «подходят друг другу». Обряд в ЗАГСе оказался затянутым и ненатуральным, Андрею все казалось, что это театр…
Перед прилавком снова остановилась тень — очень большая. Она закрывала собой весь базар; огни гирлянды напротив сделались совсем тусклыми. Керосиновая лампа едва мерцала.
— Нет! — закричал Андрей.
Тень задержалась еще на несколько секунд, потом отодвинулась, но не ушла совсем. Встала на углу, будто раздумывая.
— Охо-хо, — еле слышно пробормотал продавец купальников. — Да ведь это…
— Что?!
— Как тебя зовут?
— Андрей…
— Думай, Андрей. Вспоминай. Обжитые вещи не уходят насовсем. А любимые вещи — тем более. Ты видишь их на старых фотографиях. Ты вспоминаешь их, когда вспоминаешь себя. Лучшие минуты… Думай. Иначе тебя купит этот жлобский мебельный гарнитур… До Страшного Суда будешь стоять, продавать кресла. Вспоминай…
Андрей лихорадочно ощупал себя. Летний пиджак — купили вместе с женой на выставке-ярмарке прошлой осенью. Со скидкой. Туфли — из приличного фирменного магазина. Не очень удобные, после долгой ходьбы ноги болят отчаянно… вот как сейчас. Рубашка. Пояс. Простые вещи. Равнодушные вещи. Могли быть эти, могли быть другие…
Если бы он купил себе ту флягу для коньяка, плоскую, к которой много раз приглядывался в сувенирном магазине! Он, пожалуй, полюбил бы эту вещь. И в конце рабочего дня…
Не то!
Мысли путались; тень, которую продавец купальников назвал «жлобским мебельным гарнитуром», смотрела на него. У тени было лицо — круглое, темно-синее, с глазами навыкате. С очень внимательными, холодными, оценивающими глазами.
Нож. Он вспомнил, что подарил себе перочинный нож на прошлый день рождения. Подарил руками жены; та спросила — что купить, он и показал тот ножик. Нож оказался слишком большим, плохо лежал в кармане. И скоро затупился. Подвела хваленая немецкая сталь…
Иногда по дороге с работы он останавливался перед какой-нибудь витриной в центре. На секунду; глядя на вещи за стеклом, понимал, что они ему не по карману, и это портило настроение. Тогда он ненавидел эти чужие вещи — за то, что не умеет быть от них независимым, за то, что они выставлены здесь, в витрине, вызывающе красивые и дорогие, как часть прекрасной жизни, которой Андрей не заслужил — ни для себя, ни для детей…
Не то! Любимая вещь должна принадлежать ему. И вызывать симпатию, а не раздражение…
Закрыв глаза и сжав ладонями голову, он стал вспоминать все мало-мальски значимые вещи, которые окружали его с рождения. Старый платяной шкаф в маленькой комнате, где они жили с родителями. Андрей ненавидел этот шкаф — скрипучий, неудобный. Восьмилетний мальчик мог дотянуться только до двух нижних полок. Треснувшее зеркало на внутренней поверхности дверцы отражало все в искаженном, мрачно-перекошенном виде. А главное — этот шкаф часто фигурировал в его ночных кошмарах. Загромождал всю комнату, падал на Андрея, душил…
Костюм, который ему с большой помпой купили на выпускной вечер. Андрей тогда еле дожил до утра — пиджак сковывал движения, брюки треснули в самом неприличном месте, и он ни о чем другом не думал — только бы скрыть дыру! Тем временем одноклассники тайком напились и вели себя как свиньи…
Не то.
Ваза, которую он подарил маме на первую зарплату. Мама была счастлива… Либо притворялась счастливой. Хрустальная ваза; теперь таким тусклым, вышедшим из моды хрусталем забиты все чуланы и кладовые…
Неужели за всю жизнь у него не было ни одной любимой вещи?!
Были неплохие, удобные, практичные, фирменные, дорогие… Были носки и рубашки, которые покупала жена. Мебель, в которой он ничего не понимал. Шариковые ручки, которые все время терялись. Сантехника, плитка, ковролин — неужели у кого-то язык повернется сказать, что он все это любил?!
Спиннинг? Но у него не оставалось времени на рыбалку. Часы? Они все время напоминали: опаздываешь! день прошел! на вечер гора работы…
Неужели в его жизни вообще не было ничего значимого?
Жена? Антонина дарила ему полезные вещи — по его выбору, за его же деньги. Можно ли сказать, что жена никогда его не любила? Вздор, все знают, что любовь не имеет ничего общего с пошлыми шмотками — одеждой, обувью, полотенцами… Сыновья? Они рисовали ему машинки на день рождения и дедов-морозов на Новый год. Что же, и дети его не любили? Только потому, что у них не было денег, чтобы купить ему Вещь?
В последний раз он подарил им дорожные шахматы. Антонина твердила, что правильнее было бы купить роликовые коньки. Только переломов им не хватало! Жена инфантильна, непростительно ребячлива, привыкла жить за ним, как за каменной…
Он вдруг понял, что никогда ее больше не увидит. В этом осознании не было истерики: оно было простое и почти естественное — здесь, на темном базаре, в свете керосиновой лампы и мерцающей гирлянды над прилавком напротив. Под взглядом бесформенной тени с сине-черным неподвижным лицом…
Право продавать и быть проданным.
Право покупать и быть купленным.
Он вспомнил летний день. Тогда на его руке еще не было кольца. Они с Тоней гуляли вместе, едва ли не в первый раз. Ели мороженое. И забрели на такой же рынок… Нет. На обыкновенный вещевой рынок, возле стадиона «Звезда». Собирался дождик. И Тоня сказала, что у него нет летней куртки. И они пошли вдоль рядов, и Тоня смотрела на него…
Кажется, больше она никогда так на него не смотрела.
Он примерил одну куртку и другую… А Тоня критически оглядывала его и говорила, что он достоин лучшего. И когда наконец они совсем разуверились в возможностях вещевых базаров, им подвернулась женщина лет пятидесяти… рыжая с проседью… И у нее над прилавком висела вот эта куртка.
Черная. Мягкая.
Андрей надел куртку, и Тоня его обняла. И рыжая женщина улыбалась, глядя на молодых людей.
Они купили куртку — кажется, женщина сбавила им десятку. На куртке была застежка-«молния», и на каретке висел брелок из нержавейки — вроде как рыцарский герб. Они обнимались весь день. И куртка с тех пор пахла Тоней. Ее кожей, ее духами. Даже когда куртку стирали или забирали из химчистки — она все равно пахла тем днем, летним дождиком, Тониной влюбленностью…
Андрей содрогнулся и поднял голову. Черная тень, будто решавшая его судьбу под гирляндой напротив, шагнула вперед, заняла собой все пространство перед прилавком с купальниками. Андрей увидел, как в страшном сне, круглое лицо с холодными глазами навыкате.
— Все, — еле слышно сказал продавец. — По твою душу. И надолго. Такую мебель сейчас…
В этот момент наперерез круглоголовому метнулась маленькая, подрагивающая, невзрачная тень. Замерла между Андреем и его скорой судьбой.
Подняла неуверенную руку.
Там, где у человека находится кисть, у тени была зажата металлическая вещица. Брелок из нержавейки — потускневший, но все еще разборчивый: какая-то птица… Цветок… Щит…
— Иди, — еле слышно сказал продавец купальников. — Вспомнил-таки… Иди, и удачи тебе… Удачи…
Андрей, пошатываясь, выбрался из-за прилавка.
Вокруг был чужой мир — настолько чужой, что даже космический холод каких-нибудь марсианских пещер в сравнении с ним показался бы уютным. Маленькая тень стояла, покачивая металлической подвеской, как свечой. Дождавшись, когда Андрей подойдет, она повернулась и двинулась вдоль ряда — среди черных теней. Среди неверных огоньков. Среди бредового мира, в который Андрей отказался бы верить — если бы не суровая необходимость.
И Андрей двинулся следом.
*** …Курточка была совсем легкая — сколько-нибудь серьезный дождь пробивал ее навылет. Она не умела выдерживать сильный ветер; зато в кармане однажды раскрошилась Тонькина пудра… Почему-то ей некуда было положить пудреницу… И Андрей предложил свой карман… А пудреница возьми и тресни…
С тех пор монеты, которые Андрей ссыпал в карман, оказывались покрыты тонким слоем пудры.
Маленькая тень шла впереди. Несла перед собой брелок из нержавейки, как факел. Как верительную грамоту. И большие тени расступались, давая дорогу.
…Что случилось потом? Она потерлась. Лоснились локти, карманы в сотый раз прорвались и уже не подлежали починке. Полгода курточка праздно висела в шкафу… а дальше Антонина, безжалостная к хламу, вынесла ее к мусорным бакам.
Почему жена никогда не советуется с Андреем? Даже в делах, которые явно его касаются?!
Маленькая тень запнулась. Замедлила шаг. Опустила руку с зажатым брелоком. Оглянулась на Андрея; он не видел ее лица, только угадывал. Лицо подростка, девушки, а может, и мальчика. Очень короткие волосы и узкий подбородок мешали точно определить…
Вокруг сомкнулись тяжелые взгляды. Нахлынул страх…
Они гуляли с сыновьями, Игорь был у Тони в «кенгурушке», а Костя — у Андрея. Чешские клеенчатые трусики попались с браком, или другая техническая неприятность, — но куртка оказалась мокрой насквозь. Костик смотрел на отца круглыми голубыми глазами, нерешительно улыбался, а водопад тем временем пробивался сквозь «кенгурушку», а Андрей хохотал, и в смехе его не было ни капли притворства — в тот момент он гордился сыном, как если бы тот полетел в космос…
Брелок из нержавейки дрогнул — и поднялся снова.
Маленькая тень шла от ряда к ряду, темные силуэты расступались перед ней, и следом шел Андрей. Шелест полиэтилена над головой становился громче. Сквозь обычные базарные звуки — шорохи, голоса, бормотание радио, позвякивание, потрескивание — вдруг прорвался шум мотора, как если бы машина прошла совсем рядом.
Андрей увидел выход.
Он видел его столько раз — в бредовых видениях. В мечтах.
Он рванулся и побежал, ничего вокруг не замечая, и через несколько секунд вылетел на бетонированную площадку под рекламным щитом: «Сантехника по низким ценам. Обои. Мебель. Бижутерия. Сахар. Трикотаж».
Сонный парковщик сидел на складной скамеечке. Накидка с полосами-отражателями мерцала в свете проносящихся мимо фар.
— Ну вы долго, — сказал парковщик с осуждением.
Андрей оглянулся.
Пустые прилавки. Веревки покачиваются на ветру, как мертвые лианы. Шелестит полиэтилен; крохотный базарчик пуст. Сквозь него видно отдаленный лес — и огни проходящей электрички…
— Который час? — хрипло спросил Андрей.
* * * — Господи! Где ты был?! Где ты был, я уже не знаю, куда мне бежать, что делать…
- Чудес не бывает, - говорю я и учусь не-возвращаться. Я - способный ученик. ** Мир смещается к весне, холода становятся все более терпкими и пахнущими нерожденной листвой, луговыми травами и первоцветами. Мир смеется, и я смеюсь вместе с ним, ловлю замерзшими ладонями ветер, как прежде, сплетаю что-то свое. - Она очень красивая. - С этим нельзя не согласиться, я вчитываюсь в истории, перебираю их, тасую колоду и даю новые имена. Пью кофе, ложусь спать в полночь, встаю - в восемь, гуляю по вечерам, лаская пальцами ветви елей и пока еще очень живой снег. ** 12 дней до весны. Самое время изменить теги.
Товарищи человеки. Мне нужна помощь по двум вопросам. Во-первых, ежели тут есть водители, я бы хотел найти кого-то, кто может оформить на меня доверенность на свое транспортное средство. Ключи мне не надо, я могу эту машину вообще в глаза не видеть. Мне нужен стаж, ради которого вся затея. Во-вторых, а нет ли тут кого, кто продает (или у кого знакомые продают) какую-нибудь табуретку типа лады самары (или любой другой машины), б/у, в условно-сносном состоянии и на ходу. Тысяч так за 30 или меньше. В общем, обсуждаемо. Хочу поэкспериментировать перед покупкой новой машины и освоиться на московских дорогах, короче говоря. За информацию плюшки в карму и любовь мироздания. За помощь по первому вопросу можем договориться деньгами/услугами. Ап: водитель нашелся, теперь ищу машину.
Заканчивается год, продолжается зима и жизнь. Я люблю зиму, я говорил? У меня вообще больше получается любить не-людей, чем людей, но пост не об этом. Пост об уходящем годе. Что у меня было? Масса всего и мало времени на интернет. Я успел разочароваться в людях и разочаровать их, попробовать что-то новое и усовершенствовать старое, победить один из страхов, излечить сердце... да много всего. В этом году я начал преподавать английский, съездил в Европу, защитил диплом и стал работать еще и как психолог, получил первое в жизни повышение до директора, заключил соглашение о сотрудничестве между двумя организациями, открыл для себя много новой музыки и новых людей, расстался с возлюбленной мирно и спокойно, сделал предложение, от которого не смогли отказаться, завел домашних животных, о которых всегда мечтал, обзавелся (теперь уже двумя) бжд, получил приглашение на съемку для портфолио, обзавелся яблочной продукцией, накатался на мотоцикле, получил права трех категорий, начал откладывать на машину, стал больше зарабатывать, помирился с отцом, уничтожил мини-музей, почти простил предательство, стал проще относиться к людям, записывал сны, обзавелся колодой Гигера, покорил новую масть, сделал еще одну татуировку, полюбил себя еще больше, познакомился с массой новых людей, подружился с некоторыми из них, поправил здоровье, обзавелся нормальным гардеробом и новым съемным жильем, пока съемным, сделал ремонт, хорошо так пополнил библиотеку, полюбил заниматься с детишками, стал более уверен в себе, научился кататься на коньках, стал ходить зимой в шапке (иногда), оборвал ненужные отношения, которые стоило оборвать уже давно, начал вязать шарф, купил себе в Праге марионетку, с упоением читал Олди и русскую классику, побыл и мессией, и волшебником, стал лучше стрелять, обзавелся дартс, выиграл в тире несколько больших игрушек, танцевал в клубах, целовался на первом свидании, общался с иностранцами, стал пиар-менеджером и торговым представителем, побывал на семинаре по бондажу, обзавелся новым нижним, учусь рисовать на графическом планшете, и у меня получается, испек имбирное печенье на Рождество, поставил цели на год и выполнил их, почти все, поставил цели на год грядущий и, без сомнения, достигну их.
Всех с праздником) спасибо, что вы есть в моей жизни, и спасибо тем, кого нет. Всем счастья и любви от Мироздания. С новым годом!
У меня сегодня Сочельник, а завтра - Рождество. Пеку имбирное печенье, любуюсь снегом и беседую с богом. Сегодня в Москве проездом родители, и я рад увидеться с ними, сам не знаю, почему. Соскучился? Черт его разберет. Кот свернулся клубком на моих коленях и тихо, утробно урчит. Здравствуй, почти-январь, я очень ждал.
Иногда мне кажется: я прихожу сюда только тогда, когда ты мне снишься, сажусь, вглядываюсь в вереск и лаванду, дышу и молчу, методично зашивая крепкими нитями рты моим мыслям, помыслам и словам. Я перебираю сны в памяти, на блокнотных листах, в напечатанных и оставленных в черновиках строках. Обещаю себе: когда-нибудь я все напишу. Расскажу, выплету, заплету и в слова, и в ветры. Когда-нибудь не сейчас. Сейчас я просто учусь снова сдерживать свои обещания. Или нет?
Все началось с предыгрового, где мне сказали, что я светлый. Нет, в смысле, Алладин, конечно, положительный персонаж, прям вынь да положь. А за пару дней до игры еще и получилось, что глава Дома. Больной. Жаль, не на голову. На совете Алладину было откровенно никак. В смысле, было любопытно на всех посмотреть, послушать, но эти чертовы дрязги между домами Сказаний и Равновесия провоцировали пожелать удачи, да побольше, побольше. Увы, магии дома у меня в листе персонажа не было прописано. Печаль. Первым тревожным замочком стал полумесяц на шее Мордреда и Кромешника, потом - на шее Якоба, и на шее Жасмин. Любопытство - не порок, я говорил, да? Любопытство спровоцировало попросить цацку в руки, рассмотреть поближе, что, разумеется, разоблачило Садиру, пришедшую под личиной моей жены. Вот сучка! А Мордред еще и обрадовал наличием второго ребенка. Угадайте, от кого. Уединившись в укромном месте, Алладин устроил воровке-перевертышу грандиозный скандал и, пользуясь правом первой брачной ночи главодомства, изгнал ее из Дома за похищение жены, обман и сотрудничество с врагом Дома. Папа-папа, как тебя не хватало. Потом Алладину было очень грустно. Да еще и в замке творилось шайтан знает что. Пару раз даже пришлось разнимать дерущихся и удушающихся. И оттаскивать Садиру от тех, кто хотел снять ее амулет, рассмотреть поближе. Открыть личину, стало быть. Добавлять в общий котел еще и проблемы своего Дома Алладину никак не хотелось. Сэр Ланселот обязан Алладину жизнью ХД А потом у меня адски разболелась голова (привет бессонным ночам) и я свалил втихую в темный кабинет, а после, когда мое участие сводилось только к размыканию круга, и с игры. Так что у меня интрига: понятия не имею, чем все закончилось) но, думаю, все у всех хорошо. Даже у Алладина. Спасибо мастерам за интересную концепцию, интересный мир, игрокам - за игру и "оживление" этого мира. Все были чудесны и вхарактерны. Луноликий, Мордред, Садира, Якоб, Дерек, Эльза, Питер, Ганзель и Гретель, Питер Пен, Красная шапочка, Артур, Шегги, Шляпник... спасибо вам всем, вы были замечательные. Игротех! Великое Зло было мимими. Мы никому не расскажем, что чесали тебя за ушком ХД ps жаль только шайтан-машину не уперли. И чай.
- Ближе, ближе, бандарлоги, - шепчет-шипит Каа, вьется узорами по телу земли, смотрит своим пристальным немигающим взглядом на все то, чего почти нет. Они рады бы убежать, ускользнуть, рассыпаться хрупкими косточками и сгнить в земле, что угодно, только бы не... но чуда не происходит. Не сейчас. ** Мои сны стали криминальными хрониками. Я просыпаюсь с отзвуками чужих криков на губах и вкусом собственной крови. Я чувствую, как пальцы касаются выпотрошенной плоти, как стекленеют глаза, как дурманом по крови растекается то ли наркотик, то ли смерть. I like it. Люди не меняются. Хороший повод почувствовать себя нелюдем. ** Перебираю в памяти персонажей. Нужно найти хотя бы одного с адекватной и _нормальной биографией. Читаю книги. Учу. Учусь. Давеча мне снился сон о том, что я уже закончил университет; давно я не испытывал такого удовольствия от осознания этого факта. ** Веду переписку на английском, раскручиваю один из проектов, никак не связанный с моей работой. Перебираю, как четки, все свои 96 в день, всматриваюсь в каждый, раздумываю: может быть, отпустить часть, не красть чужое время, не нанизывать яркими бусинами на крепкую нить? - Тшшш, - говорю себе, - тише, мальчик, это честная кража, ты заслужил, коль не покой, так время. Тшш. ** А еще я смеюсь.
Я потерялся в осени, ее багряных листьях, сверкающих каплями не то росы, не то дождей, проводах, в уютных и пахнущих тишиной улочках, в изменившихся настроениях города. Вот уже почти месяц, как я перебрался в другую квартиру, обзавелся, наконец, условно-своим пространством, делаю там ремонт и подыскиваю ту мебель, которая меня устроит - это так по-земному, вить гнездо. С самого начала осени я болею, иногда - сильнее, иногда - почти незаметно, но я знаю, что виной тому мои сны: с того самого момента, как я перебрался в свою комнату. Я вижу их каждую ночь, одна фантасмагория сменяется другой, сон перетекает в явь, а та - в сон, я записываю их обрывки, перемешиваю между собой и выбрасываю в окно осенней листвой: никто и не заметит. А они хотят в тексты, они хотят себе новые тела - из букв и звуков, они хотят жить на тетрадных, а не кленовых, или в битах и байтах. Я убиваю их в ответ, и за это они остаются собой в моей памяти и хворями - в теле. ** Я взял себе новых учеников, теперь у меня занято едва ли не все свободное время, и мне это нравится. Посмотрим, правда, насколько хватит этих самых новых учеников. Теперь в активе у меня русский, украинский и английский для младших школьников. Анализ школьной программы повергает меня в печаль и легкую степень отчаяния, сейчас я работаю со "школой 21 век" (русский) и "гармонией" (английский). И мне грустно. Мне хочется убить методистов "школы", более дебильного учебника/рабочей тетради по русскому я не видел. Методистам "гармонии" мне тоже хочется оторвать не то руки, не то мозги. ** Меня расстраивало, что ребенок в третьем классе не знает, что такое множественное число и как находить корень слова. Ровно до той поры, пока я не позанимался с десятиклассницей, которая не знает такую часть речи, как наречие, не знает названия винительного и предложного падежей и не умеет проверять безударную гласную в корне слова. В общем, пока из моих "русских", меня радует только Саид. Он просто иногда путает род и падежные окончания. ** Работа психологом - это еще и работа над собой. Каждый клиент - урок и для психолога, и мне это нравится. Сейчас, работая с одним из клиентов над проблемой отношений, я пришел к тому, что у меня самого этот вопрос проработан не до конца. В настоящий момент я считаю, что не хочу каких-либо "обязывающих", да и не обязывающих личных отношений, мне достаточно коммуникаций по работе и моих любимых учеников с клиентами. И те, и другие - отрада, мне хорошо с ними, мне нравится развиваться вместе, взаимодействовать, учить, слушать, "подбирать очки", отчасти - чувствовать себя тем маленьким мессией, которого я не хочу потерять в себе. ** - Я больше не хочу влюбляться и любить, как прежде, - говорю я себе и понимаю, что не обманываю. Я и правда этого больше не хочу, перерос, наверное. Когда-то, я знаю, я снова захочу испытать любовь, которая отличается от любви к ученикам и клиентам. Но это новое-старое чувство абсолютно точно больше не будет таким, как прежде. Потому что "как раньше" вообще не бывает. ** Мне снилась Лиса. Когда-нибудь я запишу все рыжие сны о ней. ** Я перестал избегать своих чувств. Они есть. Аминь. Может, когда-нибудь я даже узнаю, что такое человечность.
МГ «Город 24» и МГ “OrcPit” предлагают всем, кому достанет смелости, решительности и веры в себя, шагнуть за грань реальности и оказаться в… возможно, самом милом королевстве за всю историю этого и иных миров, Ирис-Терре. Конечно, его населяют не люди, а волшебные существа всех форм и расцветок. И правит ими очень-очень-очень добрый и немного чудной Король. Близится конец года. И жители Ирис-Терры готовятся к Великой Ночи Конца и Начала. Самой особенной Великой Ночи, самого волшебного Начала, самого эпохального Конца, когда на престол должен взойти новый правитель. У каждого свои заботы. Орден Магов проводит отчетное соревнование адептов. Собирается на турнир Круг юных рыцарей. Распеваются перед королевским концертом барды. Священники дружно предрекают Конец Мира. А в домах горожан варятся, жарятся, парятся всевозможные вкусности…. Правда, несколько портит праздник прибывшая в столицу делегация правителя Умдагнога из Регенбогенленда. Его Величество еще 30 лет назад каким-то образом задолжал королевство Умдагногу, оставшись на троне лишь в статусе наместника. А последние 12 лет забывал платить дань. Так что «незамечательный» сосед со своими миньонами лично прибыл за расчетом. Да только вот беда, платить, кажется нечем. Похоже, жителям Ирис-Терры поможет только чудо.
читать дальшеСвободные роли: (у всех блоков будет своя игра. По желанию игрока ему будет выдан и личный квест. В игре будет данж где надо прыгать и лазить)
Глава гильдии Кузнецов Глава гильдии Алхимиков Глава гильдии Земледельцев и Животноводов Глава гильдии Белошвеек. (действительно швея! =) )
(Гильдия это круто! Вам не надо на игре заниматься починкой или производством, только если вы сами этого от мастер группы не попросите, вы самые крутые из представителей профессий, и вы вполне можете диктовать свои условия Королю. Как никак вы рулите экономику =) )
Философские и религиозные лидеры (есть возможность самому написать версию религии для мира) – 1 человек.
Это была восхитительная игра. Благодарности мастерам за стройную, логичную и четкую систему правил, игротехникам за умение быть всюду, игрокам за живых персонажей и потрясающую атмосферность. Более подробный отчет будет, вероятно, где-то позже, но. Тайвин Ланнистер, ныне здравствующий регент. Вы были очень убедительны, деятельны и сумели завоевать мое уважение. Ренли Баратеон, ты был прекрасен, и это даже не субъективное мнение. Я рад, что ты прислушивался к моим советам, и что действовал сам так грамотно и продуманно. Мелиссандра, вы были пугающе прекрасны. Я рад, что вас убили, по меньшей мере - один раз. Вы здорово "напрягали" всех присутствующих, и лорда Бейлиша в том числе. Арья Старк, спасибо за чай, расторопность и милые подергивания глаз, когда я, в качестве отдыха, решил немного поиграть с тобой в намеки) Джейме Ланнистер, ты был очень, очень, очень. Наблюдать за тобой было одно удовольствие. Спасать - другое, и, наверняка, оплачиваемое. Серсея Ланнистер, Петир не любил тебя ровно до того момента, как ты убила Мелиссандру. После этого он был готов защищать тебя, и не только в суде. Кейтлин Старк, не смотря на то, что у нас случился всего один разговор, мне было почти неловко тебя обманывать. А обман, вызывающий неловкость, для Петира редкость. Робб Старк, ты был очень... король Севера и взбаламошенный мальчишка. Получил массу удовольствия, наблюдая за тобой и твоими реакциями. Сир Давос, спасибо за наш приятный разговор, жаль, который так и не продолжился. Станис Баратеон, вы были очень убедительны в своей роли. С удовольствием нанес вам удар в спину. Вашей смерти хотелось не меньше, чем смерти вашей алой спутницы. Оберин, вы были очень атмосферны. Верховный Септон, вы, мне кажется, сделали все, что в ваших силах. Понравилось с вами взаимодействовать, пусть и не долго. Маргерит Тиррел, миледи, вы были очаровательны. У вас было очень уютно, хотя, признаться, я ждал от вас подвоха. Спасибо всем тем, кого не назвал, с кем не взаимодействовал. Спасибо, в первую очередь, за атмосферу, живых персонажей и, конечно, за замечательную игру.