воскресенье, 17 марта 2024
Влага сочится по камню, мох змеится по стенам, оплетая собою пустоты, где раньше когда-то цвели пестроцветьем нарядные яркие фрески, химерные изразцы, где камень впитал в себя касания пальцев и мёртвых поблёклых слов: чему хранить прошлое, как не камню?
читать дальшеБезлунные ночи пропитаны пустотой.
Смех: хриплый, булькающий, нескладный рождается прежде шага, далекого ещё, почти призрачного, не прозвучавшего даже нигде, кроме грядущего и настоящего -- смех касается изваянного из камня, оплетённого трещинами и следами смертоносных для сотворённых по образу и подобию орудий давно отзвучавших войн истукана едва осязаемым отзвуком. Пресветлый лик хмурится замшелыми трещинами там, под искалеченными временем сводами останков могущественной некогда твердыни.
Почти не тронутый тленом на той своей стороне, которой касается взглядом луна, замирает на подоконнике изваянием, его ожидание пахнет чьей-то уже предсказанной смертью. Хладный далёкий свет серебрит неживую плоть, пронизывает сквозь, касается вскользь оставленных время назад на изогнутой полукружьем каменной коротких зазубрин-отметин: имя им легион, нет им числа. В недвижности кажется, если исподволь бросить взгляд, будто бы камень едва ощутимо вздрагивает, потревоженный этой незваною лунной лаской. Впрочем, кому бы тут смотреть?
Одинокая сизая моль мечется над гнездом, вспугнутая не то отзвучавшей дрожью, не то касанием девственно обнажённых, едва не совсем свободных от плоти к пропахнувшим равно забвением, кровью, потом и спермой, драным на ленты и полосы чьим-то чужим одеяниям. Язык касается взмаха крыльев, жизнь оседает на холодном, скользком, раздвоенном, узком кончике-жале, скрывается в чреве давно измертвевшей плоти.
Чудится вдруг, будто колотится медленно, рвано, почти безнадёжно, отчаянно там, внутри, бьётся о клеть из щербатых костей и осклизлой ткани. Чудится. Кажется. Не вслушивайся
и не вглядывайся.
Чужое касание отчётливо пробуждает. Пропахшие потом и страхом, сведённые, дрожащие что тетива лопатки вжимаются в твёрдую и неподвижную плоть истукана. Бурая поросль мха приникает к уже пропитавшим одежды, растёкшимся серым влажным и чуть ощутимо солёным озёрцам-пятнам. Чему хранить прошлое, как не камню.
Стон оседает порохом на стенах.
Пряди струятся шёлком. Нагой, на снова украденной жизни распятый, касается пальцами исполинской каменной длани, облачает недвижные в белый и алый, окольцовывает рёбрами со следами животной, тварной какой-то страсти, поднимается на ноги, снова идёт к окну, и поступь его тверда.
Шаг чередуется с шагом. Если набросить на плечи крылья, взмыть над руинами, сделать круг, посмотреть у птицы отнятым взглядом -- почудится вдруг, будто что-то колотится там, в исполинском каменном теле, как-то рвано, почти безнадёжно, отчаянно бьётся там, внутри, касается пальцами клети из щербатых, морщинами трещин тронутых сводов и замшелых, былью поросших камней, коротких настенных росчерков.
Кому бы тут смотреть,
впрочем.
@темы:
сиреневый джокер,
бета-версия жизни,
словотворное,
будда-который-курит,
2024,
бог с потолочной балки