Сбивчивый шёпот россыпью.
Голос мадам вдруг прерывается всхлипом, а после – стоном, глухим и коротким стуком, в отдалении звенит колокольчик, суетятся в замочную скважину глядевшие поочерёдно слуги, кто-то велит горничной принести нюхательные соли. Чужой голос – река, я – осенний листок, не коснувшийся водной глади; ветер ранее прозвучавших отпечатанных в памяти, разуме, теле мира вдруг подхватывает меня, кружит, калейдоскопом вокруг тысячи тысяч ликов, масок и лиц, мне не ведомо ни одно
чётче всех мне неведомо то,
напротив.
читать дальшеУ пришедшего нет ни имени, ни лица, ни единого прочего свойства, присущего мертвецам, всё, что знаю о нём – он пришёл
на мои слова.
Голоса существующих здесь и сейчас становятся резче, звонче, окна в комнату распахнуты настежь, воздух
прежде флёра гибискуса и лаванды
насыщается смрадом улиц и прошлоночной гари, в этой комнате слишком людно, и пришедший становится декорацией, частью вымышленного пространства, чем-то предательски настоящим. Меня это почти пугает.
Звон монет оседает в ладони. Я касаюсь блестящих холодных рёбер, бездушных литер, оттиска венценосной. Мне вдруг чудится – это случалось в прошлом, нить догадки отчаянно ускользает – горбоносый дворецкий вежливо, но настойчиво просит покинуть сейчас будуар мадам и прийти завтра. Разумеется, мне заплатят. Разумеется,
за мною пришлют фиакр чуть за полночь.
Никому из живых невдомёк, что пришедший не исчезает от разрыва касаний рук или задувшего свечи порыва ветра. Я натягиваю на уста самую свою вежливую,
ухожу, не прощаясь.
Я не знаю,
останется тот, кто пришёл, или за мной
последует.
Пальцы вертят монетку. Полновесную, чёткой чеканки, почти что совсем не истёртой. Скрип рессор вплетается змеем в зловоние города, здесь снова-всегда мёртвые. Я вижу мельком почти – бедняки, решившие подзаработать, впряглись в свои – кто телегу, кто тачку, кто и вовсе в какие-то безбортые доски с прикреплёнными к ним колёсами – тянутся вереницей скорби.
«Мёртвые, – думаю я, – идут хоронить мертвецов». Разница меж нами лишь в том, что мне заплатила мадам, а им – господин из ратуши. Я смеюсь. Смех выходит похожим на кашель, извозчик кивает: да, мол, вы абсолютно правы.
Пальцы вертят монетку.
Мысль вращается следом.
Если я не вижу лица,
значит ли это, что я
слеп?
Тот, пришедший, меня пре
следует. Значит, ждёт меня в комнате: меж пыльных, прожженных однажды свечой портьер, в старом скрипучем плетеном кресле, за дубовым столом – под тысячным слоем лака чужие строки, возле пятого из стеллажей, где ютятся спасённые без обложек, временами без пары десятков страниц, опалённые, вздутые, мятые, рваные.
Я не вижу того, кого я призвал
так отчётливо в каждом звуке заблудших улиц, в лицах детей торговца, суетящегося успеть отвезти сперва парочку-тройку мёртвых, а потом
хлеб.
Пальцы вертят монету.
Я не слышу ни звука, но умею читать по губам.
Я не вижу лица, но могу осязать рельеф.
@темы:
флешмоб,
сиреневый джокер,
бета-версия жизни,
словотворное,
2023