продавец паранойи
18+Это непросто – любить тебя, девочка. Ты заглядываешь по вторникам, я работаю по понедельникам, я верю, знаешь, нам суждено однажды раз и навсегда с тобой пересечься. Ты такая блядь, девочка, ты флиртуешь не с каждым вторым — с каждым первым.
Сегодня за барной я вместо Алана, ты пьешь седьмой, и, конечно, такая пьяная, вот, случайно совсем, разбиваешь (губы так ярко красила — смазались) свое складное карманное, вдруг пугаешься, даже, мне кажется, чуть трезвеешь,
[в приметы веруешь, в меня не веришь]
коктейль за счет заведения, моя дорогая.
Эти осколки, эта под каблуками крошка зеркальная – всё, что останется от тебя на память. Ты уходишь с каким-то из тех, кто по ночам подкатывает, трахает коротко и посредственно, оставляет блевать у мусорных баков,
там-то и подберу тебя. Затолкаю в припаркованный неподалёку, где камер нет, непримечательный черный седан, заклею рот скотчем, ноги и руки жгутами пластиковыми. Не плачь, дурочка. Рано плакать.
Я закончу работу, и вот тогда пора.
Когда ты просыпаешься, наконец, голова раскалывается (разумеется, не буквально). Ты лежишь на железном холодном столе раздетая и почти распятая, ты кричишь, разумеется, все кричат, детка, не надо, не будь банальной, я вставляю катетер в вену и ставлю капельницу.
Ты хрипишь, пытаешься вырваться, называешь ублюдком, сукой, грёбаным психопатом. Плачешь. Скулишь. Даже пытаешься быть вежливой, милой, ласковой. Извиняешься.
[Говоришь не принимать слова близко к сердцу?
Да я бы с радостью!]
Твоя кожа так нравится лезвию моего ножа. Я знаю, тебе очень больно, крошка, но я не умею любить иначе, ты должна, ты слышишь, должна понять меня, ты сама так мило мне улыбалась своими багрово-красными, ты просила меня сочинить тебе что-то не-за-бы-ва-е-мое, ты сама меня умоляла и прикасалась своими к моим пальцам, смеялась, совала смятую, бормотала «сдачи не надо», а потом отдала приготовленный для тебя другому.
Я, по-твоему, что, смахиваю на голубого?
Ты должна быть наказана со всей строгостью.
Кожа расходится под остро наточенной сталью.
[Я подарил тебе любовь.
А ты её перепродала.]
Ты уже не кричишь даже. Только молишься. Сука. Тебе одного меня мало, ты хочешь себе папика? Или заглядываешься на его сыночка? Знаешь, я тоже люблю мертвых. Я так люблю тебя, детка, порадуй меня напоследок, открой мне свое сердце.
Такое теплое. Даже кажется настоящим.
Я курю. Пепел стряхиваю в грудную раскрытую клетку. Не расстраивайся, малышка, так устроена жизнь, правда, я знаю, тебе было так страшно и больно, но теперь всё уже кончено. И даже я кончил. Признайся, ты ведь сама хотела чего-то такого, ты искала со мною встречи, ты видела эти расклеенные по городу, ты смотрела полицейские сводки, напивалась так рядом со мной до одури, как я мог не запасть на тебя такую? Но между нами теперь уже все кончено, детка, я знаю, скоро
[Ты конечно же полюбишь другого.
А я другую.]
Сегодня за барной я вместо Алана, ты пьешь седьмой, и, конечно, такая пьяная, вот, случайно совсем, разбиваешь (губы так ярко красила — смазались) свое складное карманное, вдруг пугаешься, даже, мне кажется, чуть трезвеешь,
[в приметы веруешь, в меня не веришь]
коктейль за счет заведения, моя дорогая.
Эти осколки, эта под каблуками крошка зеркальная – всё, что останется от тебя на память. Ты уходишь с каким-то из тех, кто по ночам подкатывает, трахает коротко и посредственно, оставляет блевать у мусорных баков,
там-то и подберу тебя. Затолкаю в припаркованный неподалёку, где камер нет, непримечательный черный седан, заклею рот скотчем, ноги и руки жгутами пластиковыми. Не плачь, дурочка. Рано плакать.
Я закончу работу, и вот тогда пора.
Когда ты просыпаешься, наконец, голова раскалывается (разумеется, не буквально). Ты лежишь на железном холодном столе раздетая и почти распятая, ты кричишь, разумеется, все кричат, детка, не надо, не будь банальной, я вставляю катетер в вену и ставлю капельницу.
Ты хрипишь, пытаешься вырваться, называешь ублюдком, сукой, грёбаным психопатом. Плачешь. Скулишь. Даже пытаешься быть вежливой, милой, ласковой. Извиняешься.
[Говоришь не принимать слова близко к сердцу?
Да я бы с радостью!]
Твоя кожа так нравится лезвию моего ножа. Я знаю, тебе очень больно, крошка, но я не умею любить иначе, ты должна, ты слышишь, должна понять меня, ты сама так мило мне улыбалась своими багрово-красными, ты просила меня сочинить тебе что-то не-за-бы-ва-е-мое, ты сама меня умоляла и прикасалась своими к моим пальцам, смеялась, совала смятую, бормотала «сдачи не надо», а потом отдала приготовленный для тебя другому.
Я, по-твоему, что, смахиваю на голубого?
Ты должна быть наказана со всей строгостью.
Кожа расходится под остро наточенной сталью.
[Я подарил тебе любовь.
А ты её перепродала.]
Ты уже не кричишь даже. Только молишься. Сука. Тебе одного меня мало, ты хочешь себе папика? Или заглядываешься на его сыночка? Знаешь, я тоже люблю мертвых. Я так люблю тебя, детка, порадуй меня напоследок, открой мне свое сердце.
Такое теплое. Даже кажется настоящим.
Я курю. Пепел стряхиваю в грудную раскрытую клетку. Не расстраивайся, малышка, так устроена жизнь, правда, я знаю, тебе было так страшно и больно, но теперь всё уже кончено. И даже я кончил. Признайся, ты ведь сама хотела чего-то такого, ты искала со мною встречи, ты видела эти расклеенные по городу, ты смотрела полицейские сводки, напивалась так рядом со мной до одури, как я мог не запасть на тебя такую? Но между нами теперь уже все кончено, детка, я знаю, скоро
[Ты конечно же полюбишь другого.
А я другую.]
@темы: 2022, сиреневый джокер, словотворное, будда-который-курит