Я понял, что родиться в этой семье было непростительной ошибкой.
читать дальшеВнезапно мне открылось, что я всегда был одинок, что никогда не мог рассчитывать ни на родителей, ни на Бога, чтобы переложить на их плечи ответственность за свои проблемы. С возрастом, размышляя о жизни или принимая решения, я привык опираться, словно на костыли, на смутные представления, почерпнутые из разных книг. Однако вчера – во вторник, ночью, – пережидая дождь по дороге от Далмау, я пришел к выводу, что эта ноша только моя. И все успехи, равно как и ошибки, мои, и только мои. И отвечаю за них – я.
**
Не слишком мне доверяй. В жанре, столь склонном ко лжи, как воспоминания, написанные для единственного читателя, я знаю, что не смогу не приврать, но буду стараться не очень присочинять.
**
Кабинет – это мой мир, моя жизнь, моя вселенная; в нем собрано все… кроме любви.
**
– Да кому нужны эти мертвые языки? – спросил Морлен на изысканной латыни.
– Отец Фалуба говорил нам, что люди живут не в стране, а в языке. И что, оживляя мертвые языки…
**
– Нет, нет! – воскликнул Ардевол. – Мне нравится арамейский, меня восхищают манускрипты, я наслаждаюсь, когда понимаю разницу в морфологии между восточным и северо-восточным новоарамейскими языками или, например, отличия халдейско-арамейского диалекта от диалекта млахсо.
**
Пока мне преподает отец Левински, я хотел бы узнать все, что известно о халдейском, вавилонском, самаритянском и…
– И чем тебе это поможет в жизни?
– А чем тебе поможет знание тончайших отличий «брака законного» от «брака, осуществленного в полной мере» согласно каноническому праву?
**
Мировая политика – вовсе не высокие идеалы, а высокие международные интересы.
**
До того момента, когда колокола церкви Святой Марии начнут бить полдень, оставалось три минуты. Он глубоко вдохнул и принял решение: с самоубийством можно подождать.
**
Но двое влюбленных были на пороге иного сражения и не слышали ничего.
**
В нашем доме не ощущалось любви. И я появился в результате какого-то случайного пересечения родительских жизней.
**
Чтобы успокоиться, я начал в уме переводить разговор на французский; конечно, это был весьма несовершенный французский, ведь мне было всего семь лет. Я периодически прибегал к этому способу, когда нужно было подавить внутреннее беспокойство, внезапные приступы тревоги.
**
Я был уникальным ребенком и знал это. А сейчас, вспоминая, как слушал разговоры о своем будущем, сжимая в руках шерифа Карсона и храброго вождя арапахо и стараясь не выдать себя, я понимаю, что был не просто уникальным, а совершенно уникальным.
**
Нет, мне совершенно не нравился этот Ромеу, который будет повсюду совать свой нос и приговаривать: о, как мило, личная библиотека в семь лет.
**
Повторю: хорошо, в том, что ты говоришь, есть смысл. И еще уточню: это был единственный раз в жизни, когда он признал, что в моих словах есть смысл. Был бы я фетишистом, написал бы эту фразу, пометил дату и время и сфотографировал.
**
– Ты сбежал, чего-то страшась.
– Ладно, я не знаю.
– Я не тот, кто должен указывать тебе на это, но все же берегись, если бежишь от самого себя.
– Нет. Думаю, нет. С чего бы?
– Потому что того, кто бежит от себя самого, всегда преследует тень врага и нет ему покоя до самой смерти.
**
Этот тип показался мне очень противным. Такой юный, а уже боится тайны.
**
– Ни фига себе! А почему все-таки ты не ходишь на мессу?
– Я не христианин.
– Вот черт! – Растерянное молчание. – А разве можно не быть христианином?
– Наверное. Я же не христианин.
– Но что ты тогда? Буддист? Японец? Коммунист? А?
– Я ничто.
– Разве можно быть ничем?
Я никогда не знал ответа на этот вопрос, вставший передо мной в детстве и наводивший на меня тоску. Разве можно быть ничем? Я стану ничем. Стану подобным нолю, который не является ни натуральным числом, ни целым, ни рациональным, ни вещественным, ни комплексным? Подобным нейтральному элементу среди целых чисел? Я полагаю, что и того хуже: когда меня не станет, я перестану быть необходимым, если я вообще необходим.
**
Мне хотелось кричать от радости, но было стыдно так явно проявлять свои чувства при Бернате. Да и дома такое не поощрялось.
**
Он вообще не мог понять, отчего взрослые вечно так озабочены этим «ты меня не любишь», если любовь – это жуткая гадость с поцелуями и всем таким.
**
У нас всегда дома было тихо, потому что если отец не изучал манускрипты, то он либо читал, либо… умирал.
**
Это не то что я боюсь: я просто не хочу идти по пути технического совершенства. Я не хочу делать работу, в которой нет места ошибкам или колебаниям.
**
Адриа начал осознавать, что, возможно, игра на скрипке – своего рода способ познания жизни, с ее загадкой одиночества, с очевидной истиной, что желаемое никогда не совпадает с действительным, со стремлением выяснить, что же все-таки по его вине случилось с отцом.
**
Человек всегда возвращается к истокам. Если только смерть не помешает.
**
Градник хладнокровно следил в телескопический прицел за своей жертвой и думал: если ты нажмешь курок, Драго, то уже не попадешь в рай. Ты проживаешь целую жизнь с человеком, которого должен в конце концов убить.
**
Диалог вышел любопытный, потому что, говоря каждый на своем языке, они прекрасно понимали друг друга.
**
Абсолютно всё – и жизни, и книги, дорогая Сара, начинаются так, с незаметной и безобидной песчинки.
Я вошел туда, словно в храм. Или в лабиринт. Или в ад.
**
– А какой я обычно?
– Тебя нет. Ты всегда где-то в другом месте.
**
– Сколько языков ты знаешь?
– Трудно сказать. Какая разница? Если знаешь несколько языков, то всегда можешь читать на большем количестве, чем сам можешь предположить.
**
И Господь посмотрел на свое творение, и сказал: очень хорошо, потому что мир его дома был упорядочен более-менее в соответствии с универсальной десятичной классификацией. И он сказал книгам: растите и размножайтесь и наполняйте землю.
**
И тогда я подумал, что никто не имел права красть у нас нашу молодость.
**
Ад всегда наготове и только ждет момента, чтобы войти и поселиться в нашей душе.
**
Он издал три книги рассказов, которые не перевернули мир каталонской литературы и, очень вероятно, не тронули до глубины души ни одного читателя. И вместо того чтобы быть счастливым, играя в оркестре, он всегда находил повод быть несчастным. А я тут со своими лекциями о том, как быть счастливым. Как будто я в этом специалист. Как будто это обязательная дисциплина.
**
Я вышел из аудитории, затылком чувствуя холод, готовый к предательскому выстрелу. Тито Карбонель не стал стрелять мне в спину, и я наивно обрадовался, что выжил.
**
Уже год, как я снял сутану. И дело не в женщине. Все сводится к тому, что я потерял веру. Она вытекала из меня по капле, и я не сумел сохранить ее. Я в ответе за это: confiteor. После своего последнего письма и твоих ободряющих слов, которые очень мне помогли, я уже могу говорить об этом более объективно. Постепенно я приходил к осознанию, что то, чем я занимался, не имело ни малейшего смысла. Тебе пришлось выбирать между любовью, которой ты не мог противостоять, и священнической жизнью. На моем пути не было женщины, заставившей меня колебаться. Все мои проблемы – в голове. Год прошел с великого решения. Сегодня, когда вся Европа охвачена войной, я констатирую, что был прав. Ничто не имеет смысла, Бога нет, а люди должны защищаться от бурь и невзгод как умеют. Смотри, дорогой мой друг: я так уверен в сделанном шаге, что только что дал ему логическое завершение и вступил в народную армию. Словом, я мог бы сказать, что сменил сутану на винтовку. Я приношу больше пользы, пытаясь спасти людей от зла. Сомнения улетучились, друг мой Ардевол. Много лет назад я говорил о зле, о злом духе, о дьяволе… и был не способен понять природу зла – пытался исследовать зло, которое обнаруживается через вину или через наказание, зло метафизическое и зло физическое, абсолютное зло и зло относительное, и особенно – настоящую причину зла. И после стольких штудий, после стольких изысканий мне приходилось выслушивать от своих благочестивых прихожанок во время исповеди, что они совершили страшное преступление, потому что недостаточно строго соблюдали пост с полуночи накануне причастия. Боже мой, все во мне восставало и говорило: не может быть, этого не может быть, Драго; ты теряешь смысл жизни – если, конечно, хочешь еще послужить человечеству. Я окончательно это понял, когда одна мать сказала мне: как же Господь позволяет, чтобы моя дочь умирала в таких муках, как же не вмешается, чтобы прекратить это? У меня не было ответа, и я выдал себя, начав рассказывать об истинной причине зла, но замолчал, устыдившись, и попросил у этой женщины прощения, и сказал, что не знаю. Я сказал ей: не знаю, Андрия; прости меня, я не знаю. Может быть, ты рассмеешься, дорогой Феликс Ардевол, ведь в своих длинных письмах ты защищаешь эгоистический цинизм, который, судя по твоим словам, управляет твоей жизнью. Сомнения душили меня, потому что я оказывался беззащитным перед слезами, но теперь это в прошлом. Я знаю, в чем заключается зло. В том числе абсолютное зло. Его имя – Гиммлер. Его имя – Гитлер. Его имя – Павелич. Его имя – Лубурич с его жутким изобретением – Ясеновацем[279]. Его имя – СС и абвер[280]. Война вытаскивает наружу звериную часть человеческой натуры. Но зло существовало и до войны, и оно зависит не от какой-нибудь энтелехии, а от человека. Поэтому вот уже несколько недель мой неразлучный спутник – винтовка с телескопическим прицелом, потому что командир считает меня хорошим стрелком. Скоро мы вступим в бой. И я буду отстреливать злу его головы одну за другой, и эта мысль меня не смущает. И так – пока я буду видеть в прицеле нациста, усташа или, да простит меня Господь, просто вражеского солдата. Зло использует в своих целях страх и абсолютную жестокость. Видимо, для того, чтобы мы исполнились яростью, командиры рассказывают нам о врагах жуткие вещи, и все мы жаждем скорее встретиться с ними лицом к лицу. Однажды мне придется убить человека, и я надеюсь, что не почувствую жалости.
**
Но в самой глубине души – я поехал в Париж, к тебе, по адресу: quarante-huit, rue Laborde, чтобы услышать, что ты знать обо мне ничего не желаешь, и таким образом завершить эту главу своей жизни, не будучи при этом виноватым и получив хороший повод плакать. Но Сара, сказав в Париже «нет», явилась в Барселону и сказала: я не отказалась бы от кофе.
**
Поэтому я еврей – не по рождению, насколько мне известно, но по собственной воле, как и многие каталонцы, которые чувствуют себя рабами на собственной земле и на родине живут, как на чужбине. И с того дня я узнал, что я тоже еврей, Сара. Еврей по сознанию, по народности, по истории. Еврей без Бога, старающийся жить так, чтобы никому не причинять зла, как сеньор Волтес, потому что стараться творить добро, на мой взгляд, – слишком претенциозно. Этот узел мне тоже не удалось распутать.
**
– Мы – случайность.
– Что?
– С гораздо большей вероятностью нас могло бы не быть, но мы все-таки существуем.
**
– Сила искусства коренится в произведении искусства или, скорее, в том воздействии, которое оно оказывает на человека? Ты как думаешь?
**
– «Пастораль» – это шедевр.
– Конечно! Но знаешь, из чего вырос Бетховен? Из ста четырех симфоний Гайдна.
– И из сорока одной симфонии Моцарта.
– Да. А Бетховен написал всего девять. Но почти все девять находятся на другом уровне моральной сложности.
– Моральной?
– Моральной.
– Напиши об этом.
– Мы не можем понять произведение искусства, если не видим его эволюции.
**
Произведения искусства бесконечно одиноки, говорил Рильке.
**
В искусстве – личное спасение, но в нем не может быть спасения для всего человечества.
**
– Почему тебя это так волнует? – спросил Бернат.
– Потому что если зло может быть безнаказанным – мы пропали.
– Я тебя не понимаю.
– Если я могу просто так совершить зло и от этого ничего не случится, у человечества нет будущего.
– Просто так – в смысле преступление без мотива?
– Преступление без мотива – это самая бесчеловечная вещь, которую только можно себе представить. Я вижу человека на автобусной остановке и убиваю его. Ужасно.
– А ненависть оправдывает преступление?
– Нет, но она объясняет его. А немотивированное преступление, помимо того, что ужасно, еще и необъяснимо.
– А преступление во имя Бога? – вмешалась Сара.
– Это преступление немотивированно, но обеспечивает иллюзию алиби.
– А преступление во имя свободы? Или прогресса? Или во имя будущего?
– Убивать во имя Бога – то же самое, что убивать во имя будущего. Когда оправдание идет от идеологии, сопереживание и сострадание исчезают. Тогда убивают бесстрастно и совесть остается в стороне. Как при немотивированном убийстве, совершенном психопатом.
**
А потом тихо сказал: я не боюсь смерти. Она меня злит. Смерть меня раздражает, но не пугает. Когда ты есть, смерти нет. Когда есть смерть, нет тебя. Поэтому бояться ее – пустая трата времени. По тому, сколько он говорил о смерти, я понял, что он ее боится. Быть может, так же, как я.
**
И именно Белинский – эрудит, с энтузиазмом пропагандировавший творчество Пушкина, – вызвал у меня настойчивое желание почитать по-русски. Белинский, пишущий о Пушкине, а не сами произведения Пушкина. И я понял, что такое интерес к чужой литературе, заставляющий тебя заниматься литературой без твоего ведома. Меня увлекла увлеченность Белинского, да так, что все, что я прежде знал из Пушкина, впечатлило меня лишь только после того, как я прочитал русского критика.
**
Дожив до своих лет, я начал понимать, что важнее не сами вещи, а те фантазии, которые мы с ними связываем. Именно это и делает каждого из нас личностью.
**
Наоборот, это (автопортрет) – знак смирения. Ты обнажаешь душу двадцати девяти человек и подвергаешь себя такому же допросу, как и остальных. Так ты восстанавливаешь справедливость.
**
Для меня рисунки Сары – окно, распахнутое в тишину души. Приглашение ко вглядыванию в себя.
**
Ужасно, когда двое живущих вместе людей молчат, потому что не хотят или не решаются сказать друг другу то, что их может обидеть.
**
– Эстетика, как бы она к тому ни стремилась, никогда не существует сама по себе.
– Нет?
– Нет. Она способна вбирать в себя иные формы мысли.
**
Четверть часа они молчали, и никто им не мешал, потому что жизнь наша состоит из минут, проведенных в одиночестве, после чего мы…
**
Что бы мы делали без греческого? Мы не могли бы даже узнать о великих трагедиях рода человеческого.
@темы:
не моё,
по венам,
сиреневый джокер,
читалочки,
2019