Дальше у нас история от Внезапный сыч:

12-е октября.

За все время «смотрин» Рамзан произнес, самое большее, пять или шесть слов. Впрочем, и уделил он мне не более пяти минут – ощупал недобрым цепким взглядом, забрал ксерокопию моего паспорта, кинул на клеенчатый стол ключи и был таков. Когда он уехал на своей черной «ауди-100», мы с Серегой остались в сторожке вдвоем.
Серега был всего на год старше меня, недавно дембельнулся со срочной, но выглядел изрядно побитым нелегкой жизнью. Он был длинный, мосластый, белобрысый, с тусклыми равнодушными глазами, костлявое лицо сплошь изрыто глубокими оспинами. Едва дверь сторожки закрылась за нанимателем, мой сменщик полез в тумбочку, порылся там и достал початую бутылку «Русской»:
- Будешь?
читать дальшеПить с утра, без закуски, дешевую теплую водку из гранчака хотелось - как сдохнуть.
- Ну как знаешь, брат. А я налью себе. Чтоб солнце быстрей взошло.
Он опрокинул «стошечку», весь перекосился, закусил казенную сигаретным дымом.
- Ты в армии служил? А, да, не служил. Ты ж студент. Сторожем-то доводилось работать?
Работать сторожем мне доводилось.
- Ладно, студент. Иди сюда. Видишь – чтой-то там черненькое белеется?
Серега поманил меня к замызганному, забранному решеткой окну, из которого открывался унылый вид на мокрый октябрьский парк. Утро выдалось пасмурным, с неба сыпалась мельчайшая водяная пыль, в облетающей листве орали вороны . В сотне шагов от сторожки, за хлипким, с массой прорех проволочным заборчиком виднелось приземистое одноэтажное здание грязно-желтого цвета. Рядом с ним громоздились контуры чего-то обширного, похожего с первого взгляда не то на груду металлолома, не то на склад старого промышленного оборудования. Там было нечто вроде железного спрута с задранными к небу щупальцами, потом еще скрученная в ленту Мёбиуса стальная полоса в кружевах ржавой арматуры и огромные, бесформенные брезентовые куколи, расставленные зачем-то по кругу. Присмотревшись, я заметил торчащую из одного чехла гигантскую гусиную шею, выкрашенную в линялый синий цвет, и картинка, щелкнув, сложилась:
- Луна-парк, что ли?
- Вроде того, - усмехнулся Серега. – «Луна-парк» ваще-то громко сказано, так… парк развлечений. Старое ржавое говно, почти что списанное. Летом детишки катаются с мамками и тятьками, зимой стоит на консервации. Хотя его ты, в принципе, тоже охраняешь.
- А что там охранять-то?
- Ну как что. Электрика всякая, цветмет. Бомжи могут забрести, хулиганы накуролесить. Или по «синьке» кто-нибудь кататься полезет, ебнется с карусели, шею сломает, а тебе отвечать. Охраняй, короче.
- Погоди, как это – кататься? Оно что, подключено?
- К сети-то? Естественно. Главный рубильник в котельной, без него ничего не заработает, но знаешь - по пьяни насмерть и с табуретки можно навернуться. Не, ну если тебя от скуки вдруг попрет на паровозике Чу-Чу покататься… - Серега заржал, - …так ты не сдерживайся, братуха. Бабу можешь пригласить, если чё. Правда, девки это место не любят. Я пару раз пробовал. Они побыстрей уйти стараются, говорят, мол, жуть как стрёмно.
- А что с котельной? – спросил я.
- Во-от. Котельная – твой главный объект. У Рамзана там, во-первых, склад. А во-вторых, он там при котельной сауну для своих оборудовал. Пару раз в неделю приезжает, иногда сам, иногда с «быками», иногда с блядями попариться. Товар привез, товар увез. Так вот задача твоя – приглядывать за товаром, шоб не спиздили, это раз. За котельной, это два. Котельная старого типа, кстати, газовая, с топкой, можно использовать как мусоросжигатель – листья, там, по осени, всякое такое. Если Рамзан тебе позвонит, - Серега кивнул на стоящий в углу телефон, древний, черный, с тяжелой эбонитовой трубкой и скрипучим диском, - значит, к его приезду надо баньку протопить. Потом покажу как.
Он щелкнул зажигалкой и засмолил очередную «приму». Я воспользовался паузой, чтобы спросить:
- Что за товар-то?
- Да хуйня всякая. Гексоген в мешках, автоматы, наркоты немножко, - обыденно сказал Серега. Увидев мое лицо, снова зареготал:
- Ахаха, купился?! Лан, не ссы. Какой там товар может быть. Ну водяра паленая, «Рояль» голландский, всякий дешевый хавчик, может, шмот. Рамзан ларьки держит на рынке. Но имей в виду, он мужчина резкий и с крутыми связями. Так что постарайся его не злить, себе дороже. Да, вот еще что тебе надо знать. Если вдруг чего – действуй по обстановке…
- По обстановке – это как?
- Это так. Служба здесь – лафа, не служба. Дежуришь ночь через две. Дверь в караулке железная, засов, на окне решетки, без твоего ведома хер войдешь. Объект из окна виден, можно даже не вылезать. Сиди чаи гоняй, телек смотри, или читай книжки… к сессии готовься, - горький сигаретный дым лез ему в глаза, он то и дело тер их ладонью. – Главное. Не спи. Если Рамзан приедет, а ты дрыхнешь – это пиздец. И я б тебе советовал все-таки раз в час дойти ножками до объекта, проверить замки и все прочее. Ключи на столе. Теперь. Если просто какие-нибудь пьяные гоблины забрели, или бомжи приперлись – гони их в шею своими силами. Но если что-то из ряда вон – например, целая банда их или в сторожку к тебе ломятся – наружу носа не кажи, а сразу звонок Рамзану. Запомни, брат, это важно: не ментам, Боже тебя упаси сюда ментов притащить, а именно ему. Через пять минут приедут его «быки», дальше их работа, а тебе косточку дадут за хорошую службу. Понимать моя?
- Понимать. Слушай, может, мне еще и оружие полагается?
- А как же, - ухмыльнулся сменщик. Протянул руку куда-то в угол за одежный шкаф и выудил оттуда дубинку. – Держи.
Тяжелая дубинка длиной в полметра была сделана из толстенной пружины, обмотанной черной изолентой. С рукояти свисал кожаный ремешок, с ударного конца выглядывал гладкий стальной шар размером с крупную сливу. Страшная штука. Для пробы я легонько тюкнул себя по левой ладони, чертыхнулся и затряс отшибленной рукой.
- Телефон Рамзана на стенке, сортир за стенкой, чай с сухарями в тумбочке. Еще вопросы есть?
– Да вроде все ясно, чего тут. Серега, а скажи честно: вот тебя не ломает на бандюков, да еще и «черных», работать?
- Честно? Нет. – Серега мрачно поглядел на окурок и растер его в банке с ожесточением, как злого клопа. – Русский бандит ничем не лучше дагестанского, знаешь. Рамзан еще нормальный, платит честно и ниже плинтуса тебя не опускает. Блин, Рыжий, ты как целка, ей-богу! Иди найди сейчас работу нормальную для таких, как мы с тобой! Веселое, бляха-муха, времечко… Ох и будем мы с тобой лет через двадцать его вспоминать - если доживем, конечно… Ладно, хватит лирики. Пошли, объект посмотрим. Или все же сперва по водочке?..

27-е ноября.

Самое сложное в работе ночного сторожа – не спать.
Особенно тяжело не спать в «волчью стражу», после двух. Не спасают ни литровая кружка кофе, ни чтение, ни радиоприемник – последний, наоборот, убаюкивает «на раз». Старенький черно-белый «Рекорд» сдох через неделю после моего поступления на службу, и Серега вынес его на помойку. Можно курить, можно жевать жвачку, но ведь не будешь же делать это всю ночь напролет. У меня на этот случай был свой рецепт.
В тумбе отыскался толстый разлинованный гроссбух с наклейкой «Учет входящих» на картонной обложке. Половина листов была выдрана, однако мне хватало и оставшихся. Сидя за ободранным столом перед зарешеченным окошком, ночами я переписывал в этот гроссбух стихи. По памяти. Есенина, Бродского, Ахматову, Набокова, Гумилева. Мелкая моторика пальцев, сжимающих ручку, и работа мозга по вспоминанию заученного наизусть текста не дает человеку заснуть – проверено.

…Вернемся в снегопад. Здесь каждый клок
Бесформен, медлен, вял и одинок.
Унылый белый мрак, белесый бледный день,
Нейтральный свет, абстрактных сосен сень.
Ночь обнесет двойной оградой сини
Картину с созерцателем картины.

Именно сейчас эти строки из набоковского «Бледного пламени» были как нельзя более уместны.
Я отложил ручку, хрустнул пальцами, посмотрел на часы – три ночи – глянул в окно. За окном валил снег. Первый снег зимы девяносто шестого года. Сыпался густо, крупными хлопьями, обряжая в стерильный саван темный парк, пустой, как открытый космос. Грязная коробка котельной отчетливо выделялась на белом фоне железнодорожной насыпи, фонарь в сетчатом колпаке, который я всегда включал на ночь над дверью котельной, заключал кладбище стальных динозавров в круг призрачного тускло-желтого света.
И на самой границе этого света за снегопадом ворочалось что-то темное, большое, неразличимое.
Я пришел в себя уже на полпути к котельной – в одной руке дубинка, другая судорожно пытается поймать рукав ватника. От моментального выброса адреналина сердце тяжело бухало в ребра, и мир вокруг обрел нереальную резкость. Из темноты доносились странные звуки – поскрипывание, пыхтенье, негромкий лязг. Подбежав поближе, я увидел.
Это был детский паровозик «Чарли Чу-Чу», единственный из аттракционов, оставшийся на зиму в практически рабочем состоянии – поскольку там и консервировать-то было нечего. Три маленьких крытых вагонетки, когда-то выкрашенные в веселенькие цвета. На переднем сохранилась улыбающаяся мордочка мультяшного львенка, на двух остальных от обезьянки и черепашки уцелели лишь лапа, сжимающая банан, и клочок серого панциря. Все это ржавое хозяйство, влекомое электродвигателем, с пешеходной скоростью волочилось по рельсовому кольцу метров десяти диаметром.
Вот непосредственно сейчас. Зимой. В мертвом парке. В три часа ночи – оно работало. И тащилось по кругу, скрипя, охая и вздыхая всеми сочленениями.
Даже летом это был самый унылый и самый жуткий аттракцион, какой только можно себе представить. Возможно, я сентиментален, но нет ничего тоскливее, чем маленькие дети, с очень серьезными лицами едущие на дряхлой вагонетке по бесконечному кругу. А у детей, которых безумные родители затащили на борт «Чарли Чу-Чу», почему-то всегда были очень серьезные и сосредоточенные лица, словно они разом осознавали всю тщету и бренность земного бытия. Некоторые, когда их пытались посадить в вагонетку, начинали плакать, и родители уводили их прочь, успокаивать и покупать сахарную вату.
Мальчишка, сидящий сейчас в вагонетке с мордочкой львенка на борту, не плакал. Просто серьезно смотрел прямо перед собой. Обыкновенный пухлый карапуз лет четырех, закутанный по самые брови в толстое пальто, шарф и смешную белую шапку из кроличьего меха. Над воротником пальто виднелись румяные с мороза щеки и нос пуговкой. Вагонетки пошли на новый круг, мальчик скользнул по мне равнодушным взглядом и проехал мимо – его рукавичка сжимала тесемку желтого воздушного шарика, а сам шарик болтался под крышей вагонетки, медленно тычась из угла в угол.
Волна ледяного ужаса прокатилась по моему телу. Впервые в жизни я понял на практике смысл расхожего выражения «волосы встали дыбом».
- Эй! – каркнул я враз пересохшим горлом. – Эй! Ребенок!
Мальчик не обернулся – наверное, он бы и не смог во всех его неповоротливых одежках. Я прирос к месту и молча наблюдал, как «Чарли Чу-Чу» делает круг, снова обращая ребенка лицом ко мне.
- Мальчик! Ты… как ты здесь оказался? Где твои родители?
Сейчас ребенок был в пяти шагах от меня. Сдвинуться с места, протянуть руку… выдернуть пацана из вагонетки…
Мальчишка посмотрел на меня. Сквозь меня.
- Я маму жду, - печально сказал он.
Обычный детский голос, звенящий как колокольчик. И дикция немножко невнятная – как и положено у маленького ребенка, еще не освоившегося толком со связной речью.
…Вот сейчас…
«Чарли Чу-Чу» начал набирать скорость. Я дернулся вперед, но опоздал – воротник детского пальто, охваченный толстым шарфом, пронесло в сантиметрах от моих вытянутых пальцев, а на следующий круг паровозик зашел со скоростью, которую я в нем и не подозревал. Вагонетки прогромыхали мимо, раскачиваясь, рассыпая искры. Желтый шарик под крышей мелькнул смазанным пятном.
Я повернулся и бегом бросился к котельной. Там был рубильник, отключающий парк от электросети. Возможно - мелькнуло в голове - сменщик зачем-то включил, а я забыл проверить, и «Чарли Чу-Чу» ожил, сам по себе, где-то перемкнуло, а мама с сыном шли мимо… в три часа ночи, по безлюдному парку… Ключи в заледеневших пальцах никак не хотели лезть в скважину, над головой рявкнуло гудком, загремело: «тутух-тутух! тутух-тутух!» - по насыпи шел скорый…
Рубильник, как и положено, был в положении «выкл.» Но я все равно рванул его кверху, выждал секунду, дернул книзу, клик-щелк-клик - так передергивают винтовочный затвор. И прислушался. Тихо. Снаружи было тихо. И когда я вышел из двери котельной наружу, под мутный казенный свет фонаря, «Чарли Чу-Чу» смирно стоял на отполированных, блестящих, словно смазанных жиром, рельсах, снежные хлопья оседали на нем и не таяли, и никого не было ни в одной из вагонеток. И никаких следов на снегу, кроме моих.
Только из-под крыши первого вагончика, со львенком, вдруг выскользнул желтый веселый шарик и быстро пошел вверх, вверх, вверх.

6-е декабря.

Нам ведомо из снов, как нелегки
Беседы с мертвыми, как к нам они глухи -
К стыду и страху, к нашей тошноте
И к чувству, что ни – не те, не те.
Так школьный друг, убитый в дальних странах,
В дверях нас встретит, не дивясь, и в странном
Смешенье живости и замогильной стужи
Кивнет нам на подвал, где леденеют лужи.

По образованию я историк. И с архивами работать умею. А в архивах можно найти что угодно, если знать, что искать. Впрочем, нашел я не так уж много.
Раньше на месте парка была графская усадьба, и отсюда – буржуазная роскошь моей караулки с толстыми кирпичными стенами и личным санузлом: в незапамятные времена это был домик привратника. Фамильное кладбище, часовня и много чего еще были здесь же, неподалеку, но все было пущено под нож бульдозера при Советах, а вместо усадьбы заложен парк, место культурного отдыха трудящихся.
В семидесятые годы в парке орудовал маньяк. Было найдено несколько жертв, молодых женщин. Потом убийства прекратились. Возможно, маньяка поймали, возможно – ему просто надоело. Несчастный случай в парке развлечений – не в том, который сейчас рядом с котельной, в восьмидесятые здесь был другой луна-парк: пятилетний ребенок залез под карусель, и его убило опустившимся шатуном. Фотографии, слава Богу, нет – не знаю, что бы со мной стало, опознай я на фото своего ночного визави.
Вообще-то обычная история обычного парка. Наверное, в любом городе, копнув на пару метров вглубь, наткнешься на чьи-то кости. А я еще и обрадовался найденному в архивах. Призраки? Это же прекрасно! Это так волнительно! В нашем плоском, лишенном магии мире не так уж часто сталкиваешься с мистикой! Настоящий замок с привидениями!
Я был молодой дурак, и я читал слишком много фэнтези.
…Когда истощился запас стихов, затверженных наизусть (переписывать по третьему кругу становится неинтересно), я все-таки заснул, под бормотание приемничка на подоконнике. Мне приснился сон, как всегда, цветной, с сюжетом и звуком – говорят, такие сны есть признак шизофрении, да и пусть, я привык. Мне снилось, что я нахожусь в месте, почему-то называемом Полустанок, и это место действительно похоже на небольшую станцию с одним перроном и станционной гостиницей. И эта станция окружена непролазными болотами и сплошной стеной серого тумана, а поезд к перрону все никак не подают, а в гостинице веселятся и пьют мои друзья – Володя Кустов, убитый в Таджике, Эдька, выпавший с балкона на собственном дне рождения, Катя Синильченко, умершая от передоза; Хомяк, с которым мы копали под Старой Руссой и о котором вот уж года два я никаких вестей не слышал… А я хочу уехать, потому что есть одно очень важное и незаконченное дело, правда, я не помню, какое именно; и вот на перроне я ловлю какого-то человека в синей форме проводника и предлагаю ему денег, много денег. Проводник смеется надо мной: деньги мне не нужны, говорит он, ты заплатишь, но не деньгами. А чем? Временем, отвечает он… Хорошо, я заплачу, но мне нужно вырваться с Полустанка, очень нужно, меня не должно здесь быть – скажи, как уйти? Человек в форме показывает куда-то в туман, и я вижу вереницу фигур в черных рясах, скользящих по топи, не оставляющих следа на болотной жиже. Вот, говорит проводник, видишь? Уйдешь, когда сможешь так, как они…
Просыпаюсь рывком, с бешено колотящимся сердцем. Ощущение, что куда-то не успел, и нужно срочно бежать, иначе – беда.
В окне ни черта не видно: минус двадцать два, стекла красиво расписаны цветами от Деда Мороза. Натягиваю теплый армейский бушлат с колючим воротником и армейскую ушанку, выхожу из сторожки, иду к «объекту», ускоряя шаг. Метрах в тридцати от ветхого заборчика «луна-парка» перехожу на бег, видя странных очертаний пятно перед каруселью «веселый осьминог» и понимая – не успел, опоздал, беда.
Человек лежит ничком, почти упираясь головой в копыто бетонного бегемотика. В парке развлечений таких бегемотиков четыре, все одеты в золоченые шлемы и красные мундиры пожарных. Один держит топорик, другой – наконечник брандспойта, похожий на дубинку, третий – короткий багор и четвертый стоит просто так, оперев правое копыто на бетонный шар размером с футбольный мяч. Вот возле этого четвертого и лежит тело, при жизни, видимо, бывшее бомжом. Оно выглядит странно плоским, на метр вокруг него снег ярко-красного цвета, и даже шар под ногой у бегемотика красно-бурый. Я еще успеваю зачем-то взять его за вывернутую кисть, еще чуть теплую (и поразиться, как мягко сгибается рука – словно резиновая), успеваю заметить белый осколок кости, прорвавший грязную штанину на левой голени, после чего выпитый кофе и полупереваренные сухари извергаются из меня бурым фонтаном прямо на убитого.
Странно, но никакого страха нет, рвота – реакция чисто физиологического отвращения. Когда она стихает, возвращаюсь бегом в сторожку. Мозг отключился, голова кристально ясная. Никаких сторонних мыслей, двигаюсь «на автопилоте». На автомате же засекаю время: три ноль пять. Снимаю трубку допотопного телефона.
- Рамзан? Это Рыжий, с котельной. У нас беда. Здесь труп.
…Рамзан приехал буквально через десять минут, с ним были двое «быков». Выйдя из машины, первым делом чеченец двинул мне в зубы.
- Что ты, ахренел савсэм, да?! По телефону про труп, да?! Что, где, показывай давай, сторож, билят!
Однако, увидев лежащее на площадке, уже основательно прихваченное морозом тело, Рамзан притих и побледнел. Что-то бормоча на своем языке, он походил кругом, потрогал тело носком ботинка, покрутил головой, повернулся ко мне, и я с изумлением увидел на его хищной роже кривую ухмылку:
- Э, слюшай, а ты зверь! Маньяк, в натуре! Крышу сорвало, да? Только, э, под конец не удержался, стравил. Это бывает, от перевозбуждения, я сам видел. А такой тихий с виду!
«Да что он несет?» - панически подумал я. – «Он что, думает, это моих рук дело?!» Рамзан говорил что-то еще, восхищенно цокая языком. А я только сейчас с ужасом понял, что тяжелая стальная дубинка, машинально прихваченная мной, когда я выскочил из караулки, до сих пор свисает на ремне с моего запястья. И то, что осталось от черепной коробки покойника, выглядит именно так, как должны выглядеть повреждения от такого вот, тупого, тяжелого, ударно-дробящего.
- Это… - просипел я. – Рамзан, нет… Это не я его…
- Да ладно! – отмахнулся тот. – Расскажи кому другому! Маладэц, да. Так и надо. Главное, не испугался, Рамзану позвонил, не ментам – маладэц! Только, знаешь, ти напачкал – надо прибрать за собой.
- Это не я, клянусь!
- Да меня не эбёт, билят, ты, не ты! А кто, если не ты? Я, что ли?! Или вот этот бегемот?! Все, давай, мозги не трахай, да. Вот что: звони своему сменщику, и приберитесь тут живо. Э, ладно. Сам позвоню.
Он снял с пояса «Дельту», сделал звонок и, обращая на меня не больше внимания, чем на порхающие в воздухе снежинки, пошагал обратно к машине, рядом с которой топтались на морозе «быки».
Когда приехал Серега, на часах было 3:48. Поняв, что от него хотят, Серега начал было отмазываться - в ответ Рамзан только хмыкнул и многозначительно сдвинул полу кожанки, показав черную кобуру. Серега скис и взялся за дело. Мы управились быстро, так, как если бы все было не впервой. Тогда-то я и понял, зачем Рамзану газовая котельная старого типа, с топкой-мусоросжигателем. Красное пятно на снегу исчезло, перекопанное и разбросанное по окрестным сугробам; бетонный шар под копытом бегемотика щедро облили хлоркой.
Рамзан, запершись в «ауди», слушал музыку, «быки» курили, часто сплевывая на снег, и обсуждали какого-то Рафика, который вконец оборзел. Потом я сказал Рамзану:
- Рамзан, я увольняюсь отсюда нахрен.
- Куда ты теперь уволишься, нахрен, - ощерился Рамзан. – Кто тебя, нахрен, отпустит, а? Сиди, Маньяк, сторожи. На вот, премия вам с Серегой. Бабе своей джинсы вареные купишь, себе кожан купи, чё ходишь, как лох.
Он достал из кармана кожанки комок долларовых купюр, швырнул, не считая, на стол и уехал вместе со своими бандитами. За окном занимался рассвет.
Серега старался на меня не смотреть. Я достал водку из тумбочки и молча налил нам обоим «с горкой». Водка была теплой и скверной, но мы пили ее как воду, не закусывая и не морщась. Пальцы дрожали, и я слышал, как Серега мелко стучит зубами о стекло.

25-е декабря.

Шла оттепель, и падал с высоты
Свирепый ветр. Трещал в тумане лед.
Озябшая весна стояла у ворот,
Под влажным светом звезд, в разбухшей глине,
К трескучей, жадно стонущей трясине,
Из тростников, волнуемых темно,
Слепая тень сошла и канула на дно.

Около полуночи позвонил Рамзан.
- Зда-арово, Маньяк… - протянул он. По голосу я понял, что хозяин сильно пьян. – Как там, все харашо? Больше никого не убил, э? Хе-хе… Значит, ты мине сауну натопи, да… Я попозже с девочками подъеду… Все, давай, трудись…
Я положил трубку.
Рождество порадовало оттепелью, парк снова был черный, страшный, залитый по щиколотку ледяной водой. Порывистый ветер рвал голые кроны деревьев, в путанице ветвей барахталась молодая луна. То и дело оскальзываясь, я добрел до котельной, пощелкал рубильниками, запуская ТЭНы, включил воду в бассейне и поскорее ушел – в такую погоду замечательно сидеть рядом с котлом, наслаждаясь идущим из топки сухим вулканическим теплом, но я не мог. С той ночи в гудящих, как осиный рой, красно-синих языках злого газового пламени мне то и дело виделось изуродованное тело, обугленное, рассыпающееся прахом. Я вернулся в караулку и выпил смородиновой «авроры» из жестяной баночки, чокнувшись с зеркалом.
- С рождеством, что ли, - сказал я своему отражению. И закусил водку плавленым сырком.
Из облупившегося зеркала, висящего над тумбочкой, на меня смотрели такие же тусклые равнодушные глаза, которые давным-давно, целых два месяца тому, неприятно удивили меня во внешности моего сменщика. Впрочем, это ничего. Это просто от недосыпания. Надо выспаться как следует, и все будет хорошо.
Убирая ополовиненную баночку «авроры», я нащупал в тумбочке что-то твердое, картонное, плоское. Вытянув на свет пыльную бухгалтерскую книгу с ярлычком «Учет входящих», посмотрел на нее с кривой усмешкой и небрежно бросил на стол. В последнее время мне не требовалось никаких специальных мер, чтобы не спать до утра. Скорее наоборот - нужны были средства, чтоб заснуть. По старой дружбе я затоварился галоперидолом в аптеке, где раньше работал грузчиком. «Колеса» плохо сочетались с водкой, но без них было еще хуже – я мог не спать два-три дня кряду, и тогда с недосыпу начинала мерещиться разная дрянь. Я начинал видеть несуществующих людей, слышать чьи-то длинные и вроде бы вполне связные, но совершенно сюрреалистические беседы, а реальные звуки и цвета становились невыносимо резкими и раздражающими.
Хотя вообще-то в том, чтобы подолгу не спать, была своя польза. Наш третий сменщик куда-то пропал, и его дежурства Рамзан раскидал на нас с Серегой. Его зарплату – тоже. Я совсем забросил учебу, взял «академку», зато получал теперь вполне приличные деньги.
В час тридцать я проверил сауну. Банька протопилась в самый раз, маленький бассейн был полон. Оставалось ждать хозяина, который мог приехать через четверть часа, а мог и не приехать вовсе, такое тоже случалось. И я вновь побрел в опостылевший домик привратника, но на полпути заметил в глубине аллеи знакомую фигуру и радостно побежал навстречу, шлепая берцами по лужам, потому что это же была Наташка, а Наташка – это хорошо.
- Слушай, как здорово, что ты пришла! – закричал я за десять шагов. – Первая хорошая новость за сегодняшний день! Привет, солнц!
- Привет, - она улыбалась. Приподнявшись на цыпочки, чмокнула меня в щеку. Губы были холодные.
- И как ты ночью через парк ходить не боишься, диву даюсь. А вдруг тут какой-нибудь маньяк притаился, а тут ты, такая красивая и, что характерно, одинокая! Кстати, прекрасно выглядишь, - я ничуть не кривил душой, Наташка и впрямь смотрелась весьма элегантно. Длинное кожаное пальто, красный шарф и легкомысленный беретик. – Только, э, что-то ты не по погоде одета. Замерзла небось?
- Ничего, у меня свитер теплый, а маньяков я не боюсь. Так соскучилась по тебе, что вот не утерпела, решила сегодня прийти. А ты по мне скучал?
- Очень. Риали-риали. Ну что, пойдем ко мне в теплый домик?
- Приглашаешь?
- Естес-сно, приглашаю. Мой дом – твой дом. Только угостить нечем, ты прости. Блин, знать бы, что придешь, я б подсуетился. А так только кофе, зато горячий и сладкий. Или водка. Хочешь водки?
- Да ну тебя. Знаешь ведь, я не пью. А ты, кстати, пил, от тебя пахнет. Фу.
Наташка скорчила смешную гримаску. Я хотел было объяснить, что это самый-самый последний раз, и это я просто устал очень, и больше никогда... Меня перебил автомобильный гудок от сторожки – резкий, прерывистый, нетерпеливый.
- Черт. Черт-черт-черт. Твою мать, ну как же некстати, а?..
- Что такое? Опять твой Рамзан? – лицо у Наташи застыло.
- Да он такой же мой, как твой. Принесла нелегкая в бане париться. Что б ему задержаться хоть на часок… Еще и девок с собой, наверно, притащил, пьяные все, поди… тоже мне, правоверный… Достал он меня по самое не могу, чесслово. Видеть его не хочу, а уволиться никак, не дает, сволочь… Слушай, солнц, ты прости меня, пожалуйста, но раз такое дело…
- Мне уйти?
Я не хотел показывать Наташку чеченцу. Не знаю, может быть, ничего страшного и не случилось бы. Но почему-то от одной мысли о том, что мой наниматель увидит Наташку, у меня сводило челюсти. Нет. Нельзя.
В сторожку я вернулся один.
Рамзан стоял у двери, недовольно накручивая на пальце брелок с ключами от «ауди».
- Где шлялся, а? – буркнул он вместо приветствия. – Сауна готова?
- Гулял. Сауна готова, - в той же тональности ответил я. – Вот ключи. Отдыхайте.
Рамзан искоса глянул на меня, поиграл желваками на небритой физиономии. Он был «при полном параде» - черное кашемировое пальто, лакированные ботинки, золотые «гайки» на пальцах, толстая золотая цепь выглядывает из ворота расстегнутой черной рубашки – не вполне трезв, но на ногах стоял твердо. А вот спутница его, молодая, фигуристая пергидрольная блондинка с внешностью дорогой проститутки, нетрезва была от слова «совсем». Ерзала на переднем сиденье «ауди», задрав обтянутые нейлоном коленки выше «торпеды», и за спиной Рамзана пьяно пыталась строить мне глазки.
- Ты смотри у меня, - недобро сказал наконец Рамзан. – Борзеть не вздумай. Чтоб я тебя до утра не видел и не слышал. За машиной присмотри.
- Не увидите и не услышите, - твердо пообещал я.
Он забрал свою девку, которая тут же повисла на нем, как раненый боец на санитарке, запер машину и пошел к котельной. А я включил приемник и поставил чайник. И ближайшие полтора часа просто сидел, заедая сухарями крепкий сладкий кофе, слушая отечественную попсу и с тоской глядя в зарешеченное окно. За окном качались черные деревья и завывал сырой оттепельный ветер.
Три часа ночи. Волчья стража. В приемничке Наташа Королева пела про желтые тюльпаны. Я засыпал в кружку новую порцию «Нескафе».
Со стороны котельной хлопнул выстрел. Потом еще один. И еще. А потом я услышал крик. Он длился и длился, жуткий, истошный вопль, не верилось, что в человеческих легких может хватать воздуха на такой долгий крик, и оборвался на самой высокой ноте.
Я аккуратно, не просыпав ни крупинки, положил в кружку три чайных ложки сахара и залил кипятком. Не торопясь, допил кофе и дослушал Алену Апину, «Узелки». И только потом пошел смотреть.
Рамзана я нашел между каруселью с кабинками-гусями и заколоченным павильоном пневматического тира. Он лежал навзничь, одетый только в рубашку и брюки, босой, и вид у него был… как у газеты, которую тщательно скомкали, а потом небрежно расправили. В стороне валялся плоский ТТ. А у павильона с тиром стоял бетонный бегемотик, прижимая к красному пожарному мундиру красный багор, и на добродушной бегемотьей морде виднелась небольшая выщербина, будто кто-то с размаху ковырнул его арматуриной.
Спутницу Рамзана я искал чуть дольше. В предбаннике висело черное кашемировое пальто и валялась небрежно разбросанная женская одежда, на длинном столе стояла ополовиненная литруха «мартини» и остатки закуски, но женщины не было. В бассейне ее не было тоже, а толстую деревянную дверь сауны я так и не смог открыть, как ни рвал ручку. Возможно, дерево разбухло от воды? Я пошел за ломиком, и тут за моей спиной дверь распахнулась сама с таким звуком, словно кто-то пнул ее ногой. И, да, рамзанова девица была там. Температура в сауне была градусов под двести, пар, поваливший в предбанник, вкусно пахнул вареными сардельками. Смотреть подробности я не стал.
Как все случилось? Сначала они сидели за столом, ели и пили. Наверное, Рамзан трахнул ее разок-другой прямо в предбаннике, на лавке, а то и на столе. Потом отправил девицу в сауну, обещая вскоре присоединиться… Потом, должно быть, он, как я только что, хрипя и матерясь, рвал заклинившую дверь сауны снаружи, а она билась изнутри всем телом и кричала, как может кричать человек, которого варят заживо. А потом? Что он увидел такого, что заставило его выскочить на мороз полуголым, бросив ботинки и пальто, но схватив пистолет? Почему он бежал не к освещенной сторожке, не к машине, что было бы логичнее всего, а бросился в лабиринт мертвых механизмов? От чего он пытался убежать, в кого стрелял?
И что теперь делать мне?
Я был странно спокоен, словно все это происходило не со мной, восприятие как будто приморозили новокаином. Сознание работало спокойно и равномерно, отбрасывая негодные варианты. Так. Ментам звонить нельзя. Если смерть проститутки еще можно свалить на несчастный случай или на взбесившегося пьяного Рамзана, то самого Рамзана повесят на меня, к бабке не ходи – был мотив, была возможность. Звонить подельникам Рамзана? Еще хуже. Меня просто положат рядом, даже разбираться не станут. Да я и телефонов ничьих, кроме Рамзана, не знал. В бега? Найдут. Не милиция, так диаспора. Что остается?
Остается старая добрая газовая топка, гудящая, как пчелиный улей.
И еще машину нужно куда-нибудь перегнать. Сделать вид, что Рамзана здесь вовсе не было. Водить я не умею. А Серега – умеет. Он должен помочь. Нужно срочно сделать звонок.
…В караулке за столом сидела Наташка и листала «Учет входящих».
- Наташа?! Почему ты… здесь…
- Я погуляла и вернулась, - улыбнулась она, поднимая на меня глаза. – Совсем замерзла, даже свитер не греет. Еще и поскользнулась на этом гололеде проклятом, вот, все пальто извазюкала, представляешь?
- Тебе сейчас нельзя… не надо… - слова застревали в горле колючим комком.
- Что нельзя? Опять Рамзан твой? Да плюнь ты на него. Иди ко мне.
- Наташенька, солнышко, только не сейчас. Прошу тебя. Мне нужно позвонить… срочно… а ты…
- Ой, да телефон все равно не работает. И Рамзан твой нам больше не помешает, - безмятежно улыбнулась Наташа. - Никогда-никогда.
…И весь накопленный за много ночей ужас, до поры забитый в дальний угол сознания самоконтролем, водкой и галоперидолом, обрушился на меня лавиной. Я смотрел на ярко-красный наташкин шарф, который на самом деле когда-то был белым – несколько пятнышек ближе к воротнику так и остались белыми. А Наташка смотрела на меня и улыбалась. И во всем мире оставался только ее голос:
- Я и не знала, что ты любишь стихи. А я тоже очень люблю. Вот это Ахматова, да? А это Есенин, «Черный человек», мы его в школе проходили. А это? «Нынче ветрено и волны с перехлестом, скоро осень, все изменится в округе…»
- Это Бродский. В ваше время его еще не читали.
- А вот это Маяковский, да? «И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать; надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа…»
- Да. Маяковский.
- Открой дверь, пожалуйста! Там Ромка пришел!
Двигаясь плавно, как во сне, я толкнул дверь. На пороге стоял пухлый мальчишка лет четырех. Хотя нет, не четырех - пяти. В статье писали, пять.
- Можно? – спросил он, не перешагивая порог.
- Можно, - покорно сказал я.
- Это Ромка, - сказала Наташка, и маленький Ромка вошел. – Рома, это дядя Олег, познакомься. Олежа, это Ромик. Он славный, правда?
- Здлавствуйте, дядя Олег, - серьезно сказал Ромка, стягивая с себя шапку. – У вас жайко. А злой дядька в пожайного Гошку стлелял. Тли лаза.
- Он больше не будет, - пообещала Наташа. – Гоша его наказал, правда? Олег, почему ты улыбаешься?
- Да так, подумал кое о чем, - улыбка и в самом деле растянула мои губы, широкая счастливая улыбка человека, нашедшего верный, отличный выход.
Не нужно звонить Сереге, думал я. Не нужно таскать тела к газовой топке. Ничего не нужно. Нужно просто вернуться в «луна-парк» и подобрать пистолет Рамзана. И все будет хорошо. Мы с Наташкой сможем видеться гораздо чаще, и я в конце концов, наверное, привыкну к тонкой красной щели на ее горле, оставленной ножом того маньяка в семидесятых. И к ее элегантному кожаному пальто, покрытому грязными разводами на левом боку, там, где тело лежало на мокрой земле, к темным волосам, в которых засохла дорожная грязь. Может, я даже привыкну к Ромкиному затылку, разнесенному карусельным шатуном, ну или просто попрошу его не снимать шапку. А может быть, там ничего этого и вовсе не будет. И уж точно не будет ментов. И бандитов. И я отосплюсь, наконец.
- Олег, а вот это чье? – спросила Наташа.


Неважно, кто они. К нам свет не достигает
Их тайного жилья, но каждый день и час,
Безмолвные, снуют они меж нас:
В игре миров иль в пешками до срока
Рожденных фавнах и единорогах, -
А кто убил балканского царя?
Кто гасит жизнь одну, другую жжет зазря?

- Набоков. «Бледное пламя».
- Какие прекрасные стихи. Это о нас?
- Да, - ответил я, глядя в ее глаза и думая о пистолете. – Это о нас.