9. Два, три, демон, приди

[violett-joker]

…ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет [Мф. 25:29]

Маришка Водопьянова сошла с ума. Мне так Виталик сказал. Он умный, всё знает, на городской по олимпиаде взял второе место, а бабка его – Прасковья Фёдоровна – первая в посёлке сплетница. «Представляешь, – Виталька деловито жуёт бутерброд, неуклюже роняет крошки; были бы воробьи неподалёку – уже давно б налетели, встопорщили бы маленькие свои пыльные перья, затоптали бы опавшие, подгнившие чуть листья клёна, – сперва посуду всю побила на маленькие-маленькие осколки, потом табуретом окно разбила, углом стола – зеркало, потом с ножом кинулась. Сорок два шва наложили».

Я сперва думаю, Маришке и наложили: порезалась поди вся, пока металась босая по битым сервизу и стёклам. А потом понимаю вдруг. Не Маришке. Отчиму.

Ёжусь, будто бы вдруг вместо осени стало минус сто тридцать два. Кутаюсь в старый клетчатый шарф, грею в карманах ладони.

– Будет суд, – говорит Виталя, облизывает кончики испачкавшихся подтаявшим маслом пальцев, – ба считает, её оправдают, только закроют в дурке. Свихнулась – что с неё взять. Но, знаешь, – Виталик заговорщицки озирается, тянется к моему уху, шепчет одними губами, – я думаю, не она это.

– Не она? – Переспрашиваю. Газеты шептались о «случае» скупо, вскользь, избегая имён и прямых указаний, но в вопросе Маришкиного сумасшествия сходились и «Известия», и конкурирующий с ними «Вестник Челябинска».

– Не она, – Виталька кивает как китайский болванчик, – ты же помнишь её: тростинка, ей бы, ба говорит, сил не стало. Демон в неё вселился, она не то по глупости призвала, не то от отчаяния. Я видел её тетрадь, – голос Виталика чуть подрагивает, – с рисунками всякими, заклинаниями. Он ёжится, прячет руки, шарит в карманах, будто достанет измятую – вот сейчас. Нет. Показалось.

Смеркается. Виталик помчался встречать на конечной ба. Я поднимаюсь на третий, ищу ключи в ранце. Дома блаженная пустота – матери нет ещё, отец тоже не возвращался. Ставлю чайник, воду на суп, сажусь за литру, зубрю. Не выучу чертов стих – отхвачу «пару», та отпечатается синяками, отразится криком.

Тень проскальзывает почти беззвучно, выкладывает кирпичик, сгущёнку, яблоки. Бок одного яркий-яркий, красный-красный.
Суп отдыхает на самой дальней, накрытый линялой, но целой ещё тряпочкой из запасов. Я чищу зубы тщательно-тщательно.

Отец возвращается пьяный.

Прячусь под одеяло. Закрываю глаза и уши, превращаюсь в ничто – нет меня.

Мама плачет.

Я слышу крик, слышу звон, слышу явственный звук удара. Плач становится ярче. Подтягиваю колени к сыпью покрытому подбородку, раскачиваюсь всхлипам в такт, вспоминаю вдруг с ума сошедшую Водопьянову.

– Демон, приди, демон, приди, – шепчу исступлённо, жмурюсь до боли, дверь гостиной хлопает громко, голос отца становится злее, всхлипы почти замирают.

– Демон, приди, – плачу навзрыд, шепчу умоляюще, – демон, приди. Приди, пожалуйста.

Мне чудится: выйдет сейчас, вложит в ладони нож, в дрожащие руки – твёрдость, в пугливое сердце – храбрость.

Мне, разумеется, только кажется.