Мир по привычке едва балансировал на грани.
читать дальшеОхотник с порядковым номером D817 был удачливее, чем преследовавшая его тварь. В отличие от охотника – безымянная. Что-то смутно напоминавшее зависть звучало в оттенке эмоции, вызванной бесконтрольно осознанием этого факта. А порядковый номер мерно пульсировал на запястье, растекался чернильным ядом под смуглую кожу, проникал в дрянную кровь: испорченную, ржавую, грязную. Чистокровных, впрочем, сейчас почти не осталось.
До Призыва D817 звали, кажется, Саймоном, у него были дочь, жена и даже лицензия на собаку – привилегия теологов-артефакторов. Дочь – лицо её, равно как имя, почти стерлись из памяти D817, остались только глаза: зелень с медовой каплей, – с нетерпением ждала по завету Богов отмечаемого праздника в канун середины Холодной ночи. Ушедшие Боги звали его Рождеством, этот странный и непонятный сейчас праздник. История торжества затерялась в веках и жестоких ядерных зимах, а традиция ждать чуда и дарить друг другу подарки – заветные, загаданные, желанные – осталась.
Но Призыв прозвучал раньше.
D817 вслушался в тишину. Тишина в ответ промолчала, охотник замедлил биение сердца, дыхание, поставил на паузу диафильмы воспоминаний. Тишина означала одно – тварь не только почуяла, но и нашла его.
Оставалось лишь умереть, уводя за собою тварь как можно дальше от мест, где та способна учуять запах живых, волны вибраций старых защитных полей, увидеть потрёпанный купол ближайшего из поселений.
D817 поднялся и побежал. Твари – голодной, ленивой, принявшей форму гигантского аспида, - оставалось только дождаться, пока D817 окажется на расстоянии одного рывка.
Охотник почти добежал до расщелины, в которой был шанс перевести дыхание, прежде чем решиться на ещё один рывок – злой, отчаянный, уводящий дальше от шанса вернуться – впрочем, после Призыва, – это известно всем, – не возвращаются. Голова гигантского аспида нависла над D817, широкие ноздри твари едва шевельнулись, в надежде почуять зыбкую сладкую ноту страха.
Охотник коснулся разбитой о льдистые камни ладонью чего-то обжигающе гладкого, сердце пропустило один удар. Медленно, так медленно, как позволяла сложившаяся ситуация, D817 поднес находку к глазам. Кровь из рассеченной о камни брови заливала правый. Губы охотника зашевелились, складывая черты, которые ушедшие Боги использовали для устной и письменной коммуникации, в слова: «маяк», «активация», «детонатор».
«Сейчас бы словарь», – успел подумать D817, когда зуб твари проломил сперва шлем, а следом и кости черепа. Палец охотника дрогнул, вжимая в металл ярко-алую.
Где-то в ином пространстве, за многие тысячи миль от твари, перемалывающей мощными челюстями то, что ранее жило, двигалось, о чём-то мечтало, сперва откликалось на имя Саймон, а после – на номер, въевшийся грязью на запястье сжимающей найденный артефакт, рукотворный цветок – лепестки из металла – раскрывался навстречу зову, расцветал короткой, едва осязаемой вспышкой. Воздух вокруг дрожал, льдистая поступь привычной уже зимы вдруг спотыкалась о порождённый расцветшим жар.
Пахло прелой землей и палёной плотью, чем-то почти весенним даже, пожалуй. Впрочем, живущие ныне давно позабыли, что такое весна.
Кратер, оставшийся там, где был проломлен череп охотника с номером D817, медленно покрывался инеем – пядь за пядью. Час за часом иней отчётливо умирал, снова цеплялся за растревоженный взрывом песчаник, за комья глины. Почва вбирала влагу и радиацию.
– Счастливого Рождества, – сказала вдова теолога-артефактора.
Девочка – смуглая кожа, ржавая кровь, глаза – мёд с прозеленью, – обняла щенка и заплакала.