4 января 2013; открытка из прошлого для одного чешуйчатого

[violett-joker]

Я, признаться, в последнее время привык к сюжетным и активно не моделируемым снам. Это приятно - быть во сне собой-снодельцем, а не собой-снотворцем. Мироздание тихо посмеялось, давеча вручило мне собеседника, с которым мы общались аккурат о моделировании снов, усмехнулось на мои слова о том, что мне давно не снятся кошмары и... правильно, мне снился сон, простой, страшный и напрашивающийся на то, чтобы я-снотворец вмешался в ход событий. Сны не требовали моего-снотворцевого влияния с 24 июля 2011 года.

Итак, дамы и господа, мне снился сон...

Я был обычным человеком в обычном городе и самой что ни на есть обычной стране. Пожалуй, где-то на периферии сознания именно это меня и напрягло - нарочитая обычность во всем, даже в мельчайших деталях. Слишком обычно для того, чтобы быть правдой. Мне было около 16, я жил с матерью, учился на 1 курсе университета, у меня были крашенные волосы до плеч и серые глаза. Слишком обычные. Я не любил свою комнату и плющ за окном, прогуливал институт, чтобы не ходить мимо чёртового плюща, курил тайком и, пожалуй, только когда курил - открывал окна, предусмотрительно, хоть и детски-неумело, исчерченные защитными рунескриптами. Чувство тревоги поселилось во мне с того самого дня, когда я поселился здесь - напротив стены, которую густо душил плющ. Была ранняя осень, он должен был бы давно пожелтеть и мерзкие листья должны были опасть и быть затоптанными в землю и лужи, его должны были потрепать дожди и ветры, но нет - он издевательски зеленел. Мне казалось, что он - вампир, пьющий соки камня, забирающий силы высотного дома, чью стену зеленая дрянь оккупировала много лет назад. Я рылся в хрониках интернета в попытке найти какую-нибудь информацию о том, не случалось ли в нашем районе загадочных исчезновений людей там, куда мог дотянуться плющ. Нет, ничего подобного. Единственной, пожалуй, зацепкой могло стать то, что уж больно часто сменялись жильцы в моем доме и доме по соседству, но об этом никакой информации не было: ничегошеньки, ни одной городской легенды.
Мне было тошнотворно тревожно. Я распахнул окно, впуская сырой, зябкий, холодный воздух в комнату и сел за книги, время от времени вздрагивая и косясь в окно. Мы, казалось, изучали друг друга: я и чёртово растение. Ветер знатно его трепал, словно бы вступаясь за меня, ночные тени играли злую шутку, мне казалось, что плющ стал ближе. Захлопнул книгу, направился, чуть что не бегом, к окну, захлопнул его, запирая на щеколду, отшатываясь от стекла, когда в него, с нескрываемой злобой, ударили зеленые ветви. Жесткие, гибкие, накаленные жаждой. Почудилось? Плющ вился по своей стене, за окном барабанил дождь. Мне было страшно и остаток ночи я просидел за книгой. Компьютер был слишком близко к окну.
Прошел день или два, плющ не подавал никаких признаков жизни, но я по-прежнему прогуливал универ и не спал ночами, выжидая, наблюдая за ним, едва не считая минуты до того, как он сорвется и снова выкажет себя. Страх сменился каким-то детским азартом, голова гудела от бессонных ночей, а моя мать не понимала, что происходит и почему я такой странный, бледный, с лихорадочным блеском в глазах. Я читал, рисовал до упоения, избегал открывать форточку, но, все же, в один момент отвлекся, оставив ее настежь. Он хлестнул меня со спины и это было больнее, чем тогда, когда я прошелся парными кнутовищами себе по лицу. Я закричал, а он цепко обвил меня за талию, сжимая, едва не ломая ребра, и потащил к окну. Мне удалось подхватить мачете и рубануть, что было дури, по щупальцу-отростку. Меня отшвырнуло в сторону, я ударился о батарею и потерял сознание. Плющ, видимо, зализывал раны, коль уж не вернулся ко мне, не способному сопротивляться. Когда я очнулся, мне было апатично, болели ребра и хотелось забыть все происходящее, как страшный сон. В конце концов, я был просто подростком-первокурсником, который хотел ходить в универ, бухать в подворотнях и зависать в интернете. Я выглянул в окно. Плющ ласкал стену, алкая ее жизнь, но когда я посмотрел на него - вперился в меня, дернулся ветвями ко мне, почти истерично, зло, яростно. Я с нескрываемым наслаждением захлопнул форточку, отрубив деревянной рамой кончик его щупальца. В следующий момент стекло брызнуло осколками, те впились мне в руки (я инстинктивно закрыл лицо), я, кажется, закричал, снова хватая мачете, растение ринулось на меня сквозь стекло, разбивая его, сдавливая мое тело, как удав, кажется - ломая ребра. Я мало что соображал, только, пока хватило сил, рубя направо и налево, не разбирая, что именно попадает под лезвие. Эта тварь вынесла меня за пределы комнаты, впечатала в стену, понесла куда-то ввысь над домами, к какому-то замку.
Стоп. Это был мой дом, моя комната и свой собственный я в моем сне. Плющ впивался в мое тело, обездвиживая и ломая по своему усмотрению, и своему сну я сам стал плющом, вперился в сновидческое полотно, дергая нити, из сноходца становясь снотворцем. В конце концов, мне не хотелось ни сломанных ребер, ни какого-то замка.
Я очнулся на полу в своей комнате, в щеку впивался осколок стекла, руки были мелко изрезаны острой крошкой и саднили. Я, с легкой усмешкой на губах, вспомнил, как в детстве мама рассказывала мне: если вовремя не вынуть осколок из раны, он попадет в кровь и дойдет до сердца, вонзится в него и человек умрет. "Совсем как Кай", - подумал я и поднялся. Плющ вился по стене, обессиленно-жадно лаская собою серость общежития. Я пошел на кухню, к матери. Она аккурат поставила в духовку абрикосовый пирог и убирала муку со стола, когда я (раны предательски затянулись, оставив стекло под кожей. Кажется, что-то внутри меня было уже слишком мертвым для остановки сердца) пришел и рассказал ей о плюще. "Тебе следует быть поосторожней", - сказала она, вытирая кровь с моей абсолютно не поцарапанной щеки, - "возьми в холодильнике масло. И ей тоже, ступая на скользкую дорожку". Я невольно вспомнил Булгакова и его Аннушку, улыбнулся своим мыслям и забрал из холодильника брикет хорошего финского... Зачем оно мне и как поможет в борьбе с лозой, я не понимал. Вернувшись в комнату, я наточил мачете, тщательно отполировал едва тронутое старостью контрабандное лезвие и, повинуясь интуиции, смазал финским острие. "Теперь все пойдет как по маслу, - сострило что-то мертвое во мне, одна из стен проявила скрытые в себе шестерни, похожие на не успевшую зарубцеваться татуировку, я прошелся брусом по втулкам и осям, едва тронул одно из зубчатых колес и сон снова пришел в движение, аккурат как сказка Дроссельмейра. Плющ вперился в меня своим тяжелым незримым и незрячим оком, этот взгляд ударил болью в виски и лозой в разбитое окно, что-то внутри меня смеялось о лернейских гидрах, маленьких сувенирах от мироздания ко дню рождения. Шел январь. Припорошенный каплями (трупные останки снега), плющ устремился ко мне из осени, сминая собою, комкая зиму старого года, обжигаясь о рунескрипты, скупо защищающие мой покой. Вспыхнула заревом Альгиз, я обрубил тот из отростков, который метил мне меж ребер - нет, моё сердце занято стеклом, - смеялось все то же "что-то" во мне, мачете с присвистом ласкало воздух, срезая гибкую лозу, вспоминая свою молодость в кубинских джунглях. Не было ничего. Только я, осколки, меч и плющ. Последний исчез из "ничто" первым, скукожился, съежился болезненно на серой, выпитой до дна стене, падалью осел на припорошенный снегом асфальт, корни его почернели еще больше, налились бессильной злобой и тугим, болезненным отчаянием. Я закурил. Тщательно вытер мачете, подмел пол, убирая осколки и мертвые листья. Спустился во двор, перешел дорогу к общежитию, опустился возле жалких останков моего страха на одно колено, что-то, ранее смеявшееся во мне, усмехнулось недобро, и я вырвал гнилые корни из асфальта, как плющ хотел вырвать мое сердце. "Охотник стал жертвой, а жертва - победителем", - вспомнилось мне у кострища: я сжег то, что осталось от растения. Казалось, стена у меня за спиной выдохнула и ожила, ровно настолько, насколько может воскреснуть камень. То, "что-то" в моем "ничего" оскалилось, провоцируя меня прикоснуться к серым камням, приласкать, извиться лозой, приникнуть к стене, бли-же, бли-и-же, издевательски близко.
Я был Джеком-из-Тени у валуна. Я был лезвием моего меча, луной в моем небе, выдохом каменной кладки. Мои вены змеились зеленью, маня меня к небу - серому, слишком обычному. "Нет, - сказал я себе, - вспыхнув углями среди тлеющих останков самого себя, - нет, не так". Осколки коснулись сердца _чего-то во мне и мертвое умерло. Уголек разгорался все ярче, лаская первородным пламенем падающий снег, шипя на влажных подгорелых листьях, пахнущих хворостом корнях, истлел, дав жизнь новому...
... Прогорклая сигарета дотлела и обожгла мои пальцы. Я зашипел, одернул руку, поднял с пола и затушил окурок. Всмотрелся в серую стену, тронутую дождями и улыбнулся. Трещины, напоминавшие о прошлом, затянулись раствором цемента и штукатуркой. Завтра или послезавтра фасад выкрасят сызнова, в серый-серый. В комнате пахло зимой, из кухни - абрикосовым, свежевыпеченным.
Уходя, я оставил форточку открытой.