Знание крылатых фраз на латыни позволяет блеснуть эрудицией каждому, так что кое-что вы наверняка знаете. Проверим?
Spitzel прошел этот тест с результатом:
Одну ошибочку вы допустили, но в остальном — молодец! Вы отлично знаете крылатые фразы на латыни. Может, вы филолог?
→ хотя на самом деле, мы латынь не учили
Какого цвета ваше мышление?
Этот тест позволяет определить, на какой стадии социально-культурной эволюции вы находитесь.
Spitzel прошел этот тест с результатом:
Ваш тип мышления можно охарактеризовать как Эгоистический (цвет – красный) Боги и герои. Экспрессивный. Попытка гиперреализации себя, импульсивно, любой ценой. Цель – личная власть, расширение сферы контроля. Мир – это джунгли, выживает сильнейший. Время великих путешественников и героев. Жесткий авторитаризм, проявляется в рабовладельчестве или подобных формах эксплуатации неквалифицированной рабочей силы. Власть через лидера и нескольких вассалов (двухуровневая модель). Убеждение, что люди ленивы и их нужно заставлять работать. Настоящие лидеры подавляют в себе человеческие эмоции. Характерен для ранних государств. Этика: сильный прав. Современные примеры: уличные банды, африканские королевства. Предпосылки к переходу: признание власти морали, поиск смысла и цели жизни, увеличение дальности планирования.
Вот я начинаю подозревать, что напрасно сменил Эмилио на Ваню... Хотя, конечно, Ваня (Vanja ХДДД Мне нравится национальная терпимость этой игры) имеет неоспоримое достоинство - он огненный маг, но...черт возьми, у Эмилио урон был больше. Хочу его обратно. Достали шаманы фетишистов...
...принеси то, не знаю, что....) Я не первый раз играю в Дьябло, но первый квест третьего акта откровенно выносит мне мозг. У меня есть нехорошая привычка все переносить на реал с мыслью "а как бы это было..." Вот представьте себе: выходите вы за ворота рыбацкого порта, натыкаетесь на группу врагов под кодовым именем Fetish, среди которых один - экстра-класса. Наемник чикает его своим бардишем, у того выпадает статуэтка. Подобрав ее, вы видите сообщение "тадамс! Квест!" Далее пошагово: - Отнесите статуэтку Каину (разумеется, вы относите. Каин задумчиво трет бороду) - Покажите статуэтку Мешифу (Ну хорошо. Показываем. Мешиф задумчиво чешет бороду) - Спросите у Каина про Золотую Птицу (Тихо рычу про себя. Отношу статуэтку обратно Каину. Он чешет бороду) - Отдайте Золотую Птичку Алькору... ("Да соберитесь же вы уже в одном месте все!" - восклицает воспаленный мозг. А я сижу и представляю ситуацию: по портовому селению, измученному набегами Фетишей и прочая, от одного мужика к другому, зажав в одной руке щит, а в другой - меч и какую-то статуэтку бегает друид в обличие волка, за ним - наемник 2х2 с бардишем, лоза, ворон, волк, красный дух...) Самый ржач наступает потом: вы относите птичку Алькору, Алькор ее забирает, новое задание "вернитесь к Алькору чуть позже". Возвращаетесь. Квест закончен. ХДДД
Claw Viper - определенно моряны.... В Лабиринте Аркана (месте для медитаций: этой чудной коридорной конструкции на фоне черного звездного неба) определенно никакого толку от Эмилио (моего наемника, стало быть). Сильный, но такой тупица.
...и для врагов. Нельзя мне слушать "Ночных Снайперов" нельзя однозначно хотя какая-то мазохистическая прелесть в этом есть когда сам собираешь плей-лист и ставишь на рендом, в очередной раз поражаясь тому, как легко и непринужденно он подбирает тебе песню под настроение: вот именно ту, которая сейчас звучит в твоих мыслях. Миль, я по тебе скучаю, но потерял твой почтовый ящик. Окружающие становятся предсказуемыми. Печаль. А еще Дьябле удалось меня озадачить. Серьезно так. Оо
настроение с утра - позитивно-игровое успел выпить кофе с кокосовой стружкой Оо играю друидом (да-а, я скачал и установил себе вторую Дьяблу, что самое приятное - на английском (русификатор решил не ставить - надо же к экзаменам инглиш подтягивать ХД)) прохожу полностью первый город, особо не спеша и уговаривая всю ту ораву, что со мной ходит (вороны, волки, дух, лоза): ребята, расчищаем катакомбы... еду с Варривом на восток, иду в Логово Радаманта, зачищаю, первый раз пересекаюсь там с Песчаными всадниками. Умиляюсь первой промелькнувшей мысли: "хва-ааааны" ТГ это клиника.
Камерно. В аське. Не люблю Энн Райс и ее вампиров, но все же играю временами (по просьбам трудящихся) за Армана. Для сохранности здесь. К прочтению не обязательно.
сабжАннет : что бы не случилось, сколько бы времени не прошло, но Парижский шарм остается неизменным. Город загадка, город мечта... Живя в нем сложно не проникнуться его духом, не возжелать тайн и открытий. Много месяцев потратила юная искательница приключений Аннет на поиски этого дома, но... вот он, в самом сердце старого квартала, двухэтажный, отделанный под старину. В вечерних апрельских сумерках его абрис эффектно вырисовывался на фоне бархатно-синего неба. В нерешительности девушка застыла на пороге, не смея коснуться ни бронзовой ручки двери, ни кнопки звонка, столь странно сочетавшейся с резьбой по дереву и камню
Арман: Париж изменился и теперь дышал своей, далекой от обаяния былых ночей, жизнью. Тоска, жгучая, острая и полуболезненная тоска разъедала то бессознательное, что люди зовут душой. Вампир томился от безысходности нового века, когда дети рождались старыми, девы - продажными, а мужчины - хрупкими. Про вампиров писали книги и снимали фильмы. Поколение, забывшее страх и таинства ночи. Исчезновения людей были обыденной нормой. Отрадой был Лувр, Нотр-Дамм и Старый Город. Здесь еще пахло прошлым. Близился вечер. Ему свитой вышагивала к дому девушка, которой было суждено тронуть бесчувственное и заснувшее сердце вампира. Может быть. Она замерла на пороге и Арман явственно ощутил запах ее кожи.
Аннет : Выходит, очарование современного Парижа кроется в недолговечности его жителей и гостей, едва ли помнящий почти_что_все смог бы поверить столь неприкрытой лжи... Но Аннет, юная Аннет, от которой веет свежестью, теплом и земляничным мылом не устояла. Зачитываясь, сначала историческими книгами, после - различными романами, она ищет следы неизвестного, манящего и опасного мира... Мира, что населяют Дети Ночи - вампиры
Арман: Он был в библиотеке, когда она подошла к дому. От нее пахло молодостью, весенней кровью и неуверенностью, дивно перемешаной с решимостью. Вампир, чьи чувства обострились за прошедшие века, а силы - выросли: в мановение ока оказался за ее спиной, вместо ее ладони накрыл своею дверную ручку, подталкивая мадмуазель в приятно-сумрачное помещение, закрывая дверь за ее спиной на глухой щелчок, прислоняясь к оной спиной и созерцая пришедшую, слыша, как вьется по венам ее кровь и гулко стучит серце. Она искала. Она нашла.
Аннет: Есть люди - мечтатели, склонные к бесплотным по сути поискам, но Аннет не принадлежит к их числу. Тысячу раз она представляла себе эту встречу, Луи, Лестат, Арман? Кто же это будет? И как это случится? Но теперь... Кровь стучала в висках и она не могла заставить себя обернуться. Вампир, а в том, что это не человек сомнений не было, стоял за ее спиной, она чувствовала его присутствие, но все же медлила, оттягивала ту минуту, когда придется встретится с ним лицом к лицу
Арман: Он не устал ждать. И не был голоден. Просто позволил себе слабость. Обнять за плечи и коснуться губами шеи, впитывая земляничный аромат тонкой кожи, слыша биение раззадоренного страхом сердца. Арман так и не вспорол клыками алебастр кожи. Не укус, просто поцелуй. Без объяснений и, наверное, без причин. Обоим было спокойнее не видеть лиц. В руку девушки, только на миг успевшей ощутить _отсутствие_ вампира, был вложен тяжелый хрусталь: бокал, наполненный темно-бордовых тонов вином. Она читала в своих книгах об этих бокалах и выдержаном столетиями горько-сладком напитке, тягучем и густом, как кровь, не так ли?
Аннет : Спокойнее, но все же... Аннет не вскрикнула, не попыталась отстраниться, впрочем, куда уж смертным угнаться за перемещением вампира, но все же, причина была не в этом. Бокал не дрогнул в узкой ладони, в сжатых до белизны костяшек тонких неоперчатанных пальцах. Она обернулась, наугад, в ее расширенных от недостатка света зрачках отразилось лицо вампира : - Арман... шепотом, не сказала, а скорее выдохнула девушка
Арман: Это очень тяжело - измениться и никогда не состариться. Чтобы тебя узнавали по страницам чужих и почти придуманных книг. Вампир склонил голову в едва ощутимом кивке: - К вашим услугам, мадмуазель. Он не видел смысла что-либо отрицать, опровергать, раскрещивать на ложь свою суть и свое имя. Она бы рисковала, назвав его Андрием. Арманом звали многие. Скулы вампира свело горечью и поразительной яркостью воспоминаний. Эта девушка. В ней текла не ее кровь. Но ее глаза. Ее светлый лик. Ее шепот. Ее душа. Очи вампира до боли вперились в ее глаза. Скупая улыбка выдавала. Что она слишком похожа.
Аннет : и правда, до_боли похожа. Золотистые волосы острижены короткими кудряшками, большие влажные голубые глаза, полуоткрытый от удивления кукольный ротик... Из нагрудного кармана джинсовой куртки торчали очки, пожалуй только это рушило образ. Клодия выжила, Клодия вернулась, Клодия выросла. Трижды ложь и небылица. Клодия мертва. Мертва до предела. Ее пепел смешался с бренными останками Мадлен, а Луи так и не забрал его. Мадмуазель Клодию смыло дождем, тем самым, что и сейчас забарабанил по крыше
Арман: Он был уже слишком стар, чтобы строить иллюзии или наивно верить в непогрешимое бессмертие. Клодия мертва. А эта девушка просто очень похожа. Не ее кровь. Но ее глаза. Ее светлый лик. Ее шепот. Ее душа. Молчание затянулось, но никому не казалось лишним. Дождь. Он всегда приходил так не вовремя. С опозданием на несколько минут или веков. Не так важно. Вампир смотрел на очки и джинсовую курточку. Чуть-чуть протертую на локтях. Клодия мертва. Давно и навсегда. Это уже не изменить. Эта девушка не умела читать по глазам и чувствовать настроения. Но на нее хотелось смотреть, строить иллюзии и наивно верить в непогрешимое бессмертие.
Аннет: Непогрешимое бессмертие, вот оно как оказывается? И она не стоит на его пути, как та, другая, бледный призрак прошлого, ребенок-демон, непостижимым образом отразившийся в облике теплого и живого подростка... Аннет молчит, она не может подобрать слов и в нерешительности опускает взгляд в пол, после переводит на бокал, что все еще сжимает рука
Арман: Удержаться от соблазна коснуться ее еще раз. Налить вина себе - за компанию. Просто так, по правилам хорошего тона. - Как ваше имя, мадмуазель? Она забыла представиться, золотоволосая девочка, удивительно похожая на. Оборвать собственные мысли на полуслове. Отвлечься на очки, джинсовую курточку и неуверенность. На тонкие пальцы, сжавшие до боли тяжелый хрусталь.
Аннет: скорее не успела, растерялась, уж слишком легко постигалась тайна, она будто бы сама шла к ней в руки. - Аннет, сударь... И оборвать себя на полуслове. Ее мысли невольно обратились к Клодии, сознавали ли она какую муку, пусть и на мгновения, причинила своему кумиру? Клодия, маленькая Клодия, вампир до мозга костей и я, ее живое отражение. Тень горькой усмешки невольно скользнула по ее губам. Она все понимала.
Арман: "Слава богу". Первое, что пришло на ум. Почему-то вампир искренне опасался, что по иронии судьбы и звать девушку будут так же, как _воспоминание_. Анетт. Милое имя. Ей к лицу, определенно. Куда больше, чем Клодия. Внешность херувима так часто обманчива, не правда ли? Арман знал это по себе. - Вам наскучило жить, мадмуазель? - Поинтересовался вампир, и где-то в его голосе даже проскользнул незатейливый, легкий мотив любопытства. О да, разумеется не наскучило!! Просто, ее манила тайна на типографских страницах..."Ты стал циничен" - отметить самому себе. Усмехнуться. С оттенком улыбки, из вежливости.
Аннет: с едва уловимым привкусом иронии, не так ли? Типографская тайна, если сократить до двухсловья, да, пожалуй и это, но не только... Сама ее натура была кажется создана для подобного рода поступков и хоть дар бессмертия и волновал ее воображение, в ней не было ни безумного отчаяния Мадлен, ни всепоглощающего желания журналиста, что посетил как-то Лестата. - Нет, напротив...
Арман: Ответ был предсказуем. Вампир пригубил вино, созерцая спокойным, тяжелым взором девушку. - Тогда вы выбрали не тот дом, чтобы спрятаться от дождя. - Констатировать факт. Арман не хотел новых привязанностей и новых шрамов на вечно живущем сердце. Куда разумнее и практичнее было бы выпить ее кровь и закопать в саду ее тело, или сжечь в подвальном крематории, чтобы усыпать пеплом орхидеи - они тогда лучше растут. Но за окном был дождь, а у девушки - кукольный ротик и золотые пряди. Чем не причина чуть-чуть поговорить?
Аннет: и голубые глаза. - Я не... И снова, запнулась. Когда у тебя во рту ствол получается говорить только одними гласными, когда перед тобой легенда и их порою не подобрать. Аннет было поднесла бокал к губам, но потом видимо раздумала, что же делать? что делать? Этот вопрос отчаянно, ярко-алым табло пульсировал в ее мозгу
Арман: Легенда. Нет, он не был легендой. Он был Сыном Ночи. Одним из давно не юных, прошедших через века и сохранивших верность своим принципам и негласному кодексу чести. Разумеется, Анетт не могла сказать ничего вразумительного. Еще глоток вина, чтобы отвлечься от навязчивого желания прокусить бледный шелк кожи и выпить алый сок жизни из доверчиво-юного тела.
Аннет: Естественно. К тому же она не знала дадут ли ей уйти и хочется ли собственно уходть. Вампир Арман, ослепительная красота, вечная жизнь, как все же наивны люди перед лицом бессмертия. Желала ли она его? И да и нет. Нерешительность и целеустремленность, две половинки одного целого, вода и пламя соединенные в столь хрупком сосуде
Арман: Она ошибалась. Вампир не хотел дарить поцелуй вечной жизни. Этот холоднокровный херувим слишком сильно настрадался, когда позволил себе слабость созидать, а не разрушать, дарить жизнь, а не останавливать алое ее течение. Он мог бы, не заглядывая в ее мысли, сказать, о чем золотоволосая думает. Они все думали об одном. О вечности, которая манила юностью и вседозволенностью, о желании быть рядом - верной и вечной спутницей и о прочей дешевой мишуре иллюзорного мира. Отставив бокал на подоконник, вампир вслушался в дождь. Исчез, чтобы оказаться на втором этаже, где стоял рояль. И заиграть.
Аннет : Не будет... Аннет не умела читать мысли, но отчего поняла смысл его жеста, его исчезновения. Он избегает ее, но не гонит прочь из дома. Бокал девушки занимает место рядом с его и она, упрямо на что-то надеясь, идет на звуки музыки...
Арманд: Отвлечься. Услышать ее шаги. Что же, девочка сама подписала себе приговор - хрупкой поступью по ступеням. Наивно. Он дал возможность уйти, решить, что все приснилось, навеялось дождем. А она шла на музыку, а не на улицу. Так трогательно и глупо. Тусклая усмешка. Аккорды собственного сочинения.
Аннет: К слову, девочка жила в пригороде, а в Париже бывала наездами, ей по сути и некуда было идти. Возможно, она надеется найти других, возможное ей просто не хочется забывать. Она поднимается по лестнице, ступень за ступенью и замирает на пороге, почти что повторяя тут давнюю сцену с роялем, вот только они вовсе не в ссоре и между ними нет Луи
Арман: Они не в ссоре. Между ними нету Луи. Между ними вообще ничего нету и не может быть. Потому что прошло несколько веков с того дня. Потому что уже не болит, просто в первые несколько минут стало тяжело, по-человечески болезненно от схожести. Это было не на долго, это, разумеется прошло. Никаких нот. Просто игра. Импровизация по памяти. Арманд знал, что она пришла и сейчас на пороге. Смотрит. Слушает. Думает что-то по-девичьи нелепое.
Аннет: и серьезное. И делает до смешного невесомые шаги, сокращая расстояние, накрывая его своей причудливо длинной тенью, подрагивающей в такт пламени свечей, что в подсвечнике искусной работы. Ей нечего терять, по крайней мере сейчас она так считает
Арман: Последний аккорд. Ей нечего терять, кроме жизни. А жизнь - совсем ничего. Оказаться за ее спиной, не давая приблизиться, парализуя касанием плеч. Пора. Пока не остыл на губах привкус вина. Обнажить клыки, обжечь не-дыханием кожу, болезненно-молочный шелк, покрывшийся страхом. Впиться. Не оставив права отшатнуться и изменить еще хоть что-то.
Аннет: Зажмурится и не вскрикнуть, лишь инстинктивно выгнутся всем телом, ломано и дугообразно да попытаться рукой его перехватить левой. И замереть, сжимая прохладное запястье, не открывая глаз
Арман: Это было недолго. Просто попробовать на вкус. Словно вино - его дОлжно пригубить, а не выпить залпом. Отстраниться, оставляя на шее след поцелуя и хладного касания губ. Хранить вкус ее крови, смакуя каждую из впитанных капель. Болезненная тайна и, наверняка, приятная для Анетт. Это так по-книжному, не так ли? Совсем не как в жизни. - Зачем? Не уточняя. Просто возвращаясь к разговору. Бледный лик бескрылого херувима сейчас казался чуть более живым, чем в минуту их встречи. Живым ее кровью.
Аннет: Недолго, но все же осесть на пол сломанной куклой, еще одно книжное сравнение, прижать столь легко разжавшую пальцы, что сжимали его запястье, руку к месту укуса и ощутить тепло и влагу. Поднять на него глаза и ответить вопрос на вопрос - Здесь есть и другие, да?
Арман: Негромкий смех. Чистый, незамутненный необходимостью скрывать свои истинные эмоции сейчас. Хотя, казалось, за сотни лет они успели поблекнуть, приугаснуть, обесцветиться, как черно-белые фото - эти эмоции, но нет. В них вдохнула жизнь ее кровь. Несколько капель, горько-сладких, оттенка кагора. Безрассудная смелость девчонки, смешанная с наивной мечтательностью умиляли. - Есть. Пряча смех в уголках губ, подцепив пальцами ее подбородок. Они тоже не любят незваных гостей.
Анетт:- Такие же, как в Театре? морщась от смеха его, непроизвольно, не брезгливо но слегка болезненно и подавляя инстинктивное желания мотнуть головой, избегая прикосновения согретых ее кровью пальцев вампира.
Арман: Наивная девочка. До боли наивная. Улыбка исчезла, появился хищный, острый блеск в глазах, спокойный и безразличный, полуциничный. - Ты читала не те книги, девочка. Она и правда жила слишком нелепыми фантазиями. Вампиры не могут сосуществовать с людьми в тесном пространстве. Вампиры не хотят обращать детей 21 века. Вампиры не хотят этот век виртуальной реальности. Они просто ждут, пока естественной смертью погибнет это поколение. Поколение тех, кто читает не те книги. Кто забыл, что вампиры - не только эстеты, но и хищники.
Аннет : Ей нечего было на это ответить. Не те? Но почему же тогда они привели ее сюда, к нему? Случайность или все же?... Она молчала, болезненно ( неужто у вампира дар все сводить до боли ) закусив бледную мякоть губ в тщетной попытке отвернуться, ослабить хватку цепких, цвета слоновой кости пальцев
Арман: - Уходи. - Повторился, глухо, глядя в ее глаза, не приказывая, не гипнотизируя, просто читая: душу, мысли, желания, чувства - все в глазах, как в открытой книге. Борясь с желанием назвать не тем именем и вспомнить ненужную страницу собственной жизни. Отпустить ее подбородок и скупо улыбнуться, с пригоречью. Нет, книги не лгали, когда приводили сюда. Но о _душе_ они не говорили правды. Потому что книги писал человек, а не вампир. Тот, кто прожил менее века...
Аннет: Ей некуда идти, но она поднимается с пола. Медленно. Ломко. Потому что у нее есть гордость и еще потому, что не слепое обожанием влекло ее к вампиру. Напротив, фигура Армана внушала ей противоречивые чувства, убийца Клодии, равнодушный и властный, но в то же время... Юность и сама суть человеческого мышления не давали ей понять, уловить суть, но она не отступалась.
Арман: Ей некуда идти, а вампиру нет до этого дела. Откровенно нет до этого дела, потому что она похожа на Клодию, потому что ее кровь терпка и приятна, потому что девчонка наивна и очень жива для хмурого мира особняка, потому что _другие_ будут удивлены видеть здесь жизнь, потому что однажды все это очень плохо закончится.
Аннет: ...раз за разом перечитывала "Хроники" и еще чертову не_дюжину различных произведений, пособий и справочников про вампиров, что в последнее время снова вошли в моду. Она искала его, зачем? Она ждала, но чего? Его отказ, как удар мимо цели, как сломанный ноготь, как пощечина наотмашь. А те другие? Можно тянуть время, ведь скоро они вернуться с охоты, но встреча с ними врятли сулит ей что-либо хорошее, в особенности если Арман снова собрал вокруг себя общество подобное тому, что имело место быть в уже упомянутом Театре
Арман: - Тебе правда лучше уйти, - опускаясь в кресло, кивком указывая на кресло напротив, протягивая бокал вина - она потеряла немного крови, но все же лучше подкрепить слабый человеческий организм: - Живым не место в мире тех, у кого по венам больше не течет кровь, - Теперь он говорил мягко, спокойно, убеждающе и почти безэмоционально. - Сколько ты сможешь здесь прожить? День? Неделю? Год? Не выходя из дома, запертая в четырех стенах - мы не можем доверить тебе нашу тайну, потому что мы тоже хотим жить...-мимолетный взгляд на нее- А что потом? Кто-нибудь из "других" утолит тобою свой голод. Зачем?
Аннет : Люди часто отказываются уезжать потому, что где-то там, по их мнению, им нечем заняться. Но их совершенно не волнует тот факт, что и в данном "здесь и сейчас" от них никакого проку. А у Аннет зеркальная ситуация. Она держит молчание, принимает бокал и садиться. А зачем ей возвращаться обратно в приют? Может ли он дать ей, или хотя бы себе ответ на этот вопрос? Чтобы все забыть, забросить не_те_книги и начать жизнь без глупостей, не так ли? Не искать встречи с жителями ночи, не грезить черти знает о чем, не томиться, не искать, не...
Арман: Осязаемая кончиками пальцев человеческая нерешительность. Ее нерешительность. Неумение принимать решения, кроме отчаянных и безрассудных. Неприспособленность. "Просто выпей ее, Арман". Оттенок улыбки. Мысль не так уж и плоха. Но _охотиться_ в своем доме? Низко, дамы и господа. Впрочем, девочка ведь знала, куда и к кому идет. Она наверняка предполагала смерть как один из вариантов развития ситуации. Оказаться рядом, чтобы склониться над ней, усмехаясь - чуть ощутимо: - Уходи. Тебе не время здесь. Впрочем, благородное намерение отпустить ее уже покинуло мысли вампира. Шанс никогда не стучит дважды.
Аннет: Смерть или бессмертие, так уж велика разница для нее? В любом случае - нет пути назад. Она успевает лишь пригубить вино и потому в ответ он ( за перемещениями которого не суждено уследить человеческому взгляду ) получает пронзительный взгляд над кромкой бокала и очередной инстенктивный импульс, вжатие в обивку кресла, так глубоко, что ступни отрываются от пола и упираются в него лишь носками потертых кедов.
Арман: Пугливая девочка, с которой уже не обязательно быть вежливой. Гепард не церемонится с ланью, совершая финальный прыжок. Холодный, темный взгляд, в котором утоплена не одна сотня лет и не одна нота страданий. Право на кровь заслужено кровью. Все справедливо, кроме того, что когда-то давно ему не дали _уйти_. Не так, как сейчас не дадут ей. Такой похожей на Клодию. Дождь стучит по окнам вместо метронома, отсчитывая удары ее сердца на холодном стекле. Вампир склоняется к ней и шепчет в самые губы: - ...feerique На миг он касается ее губ хрустальной искренности поцелуем, чтобы ощутить вкус ее крови, смешанной с вином: девчонка невольно прикусила губу, так опрометчиво сильно.
Посвящается году моей жизни и доле моей искренности
Замирая на миг на краю, обретая мои объятия, доверяя свое падение… Дышать. Касаясь тишины пальцами, оставаясь напротив, неизменно слева. Чуть-чуть позади, чтобы успеть и обнять, и толкнуть, и стать крыльями, срываясь следом в твои небеса, позволяя тебе не верить, а только чуть-чуть доверять. Иногда – держать тебя за руку. Крепко, но, оставляя свободу – разжать пальцы и снова замедлить шаг, расплетаясь твоими воспоминаниями, сигаретным дымом, пригоречью полусладкого церковного вина, терпкого, как остывшая кровь, капелька которой запеклась точкой в наших отношениях на твоих губах. Я рисую на окнах твой страх, как дождь – слезы на твоих щеках и асфальт – чуть нетрезвую поступь. Пьянит не вино, а боль. Поверь мне, я знаю. Вот свобода, а вот – моя рука. Идентичность. Лирика бардовских песен в наушниках на двоих. Молчание на одного и вокруг – ни души. Только моя рука и твоя свобода. Насмешка судьбы и право на выбор, право – выбороть: еще один вдох, еще два выдоха, и крик, и удар, и любовь с большой буквы, быть может. Но только в других словах. Акапельность дождя. Расцветки эмоций на бледных твоих щеках. Сигареты, промокшие от соленой души. У тебя такие ясные глаза после слез и снов рядом со мной. У тебя улыбка, чуть-чуть похожая на весну. Откровенность на бледно-алых губах мне по вкусу и по душе. Так мало слов для того, чтоб сорваться на крик и на бег, а еще – никаких объяснений, кроме моей руки. У которой пальцы твоей свободы: бледные, тонкие, цепкие, как у чумы, неизменно-холодные, даже в твоей ладони, но не в твоих ощущениях. Биение сердца слишком похоже на стон. Тысячи лиц, и где-то одно – мое. Одно? Мое? Ты до хрипа вглядываешься в венецианские улочки душ, бежишь, спотыкаясь о камни, разбивая коленки и губы в кровь, беззвучно крича что-то вослед тысячной, а может и первой маске, не веря, только чуть-чуть доверяя - сказкам, давно рассказанным перед сном. Тихо-тихо, чтобы слышала только душа. Дышать. Замирая на миг на краю, обретая мои объятия, доверяя свое падение…
откровенно и очень искренне улыбнуло а вот нефиг шляться по чужим дневникам "а ты готов к яою"? казалось, забитая фраза но как звучит в сочетании с хамски улыбающимся мальчиком на картинке а еще я снова хочу в фотошоп идея фикс на коллекцию аватар
....За ливнями придут снега, все в норы до апрельских дней. Но нам плевать на зиму и себя, мы вместе, и от этого теплей... Мы верили пустым словам, нам обещали чудеса... И ливнями нас моют и смеются такие добрые святые небеса...
И мы не сможем быть чище воды, кислотных снегов и дождей, Мы не сможем быть добрее чем есть, мы не сможем быть добрее людей, Мы не сможем быть чище воды, кислотных снегов и дождей, Мы не сможем быть добрее чем есть, мы не сможем быть добрее людей.
Мы выбрали чужие имена, забыли только души поменять, Подальше убежали от себя и пробуем себя догнать. Мы верили чужим словам, пытались сами делать чудеса, А получались только дети да война - смеются и рыдают небеса...
... И мы не сможем быть чище воды, кислотных снегов и дождей, Мы не сможем быть добрее чем есть, мы не сможем быть добрее людей, Мы не сможем быть чище воды, кислотных снегов и дождей, Мы не сможем быть добрее чем есть, мы не сможем быть добрее...
Бесплатное счастье твое и на век, После каждого дождика, каждый четверг! Мы проживём сотню лет и умрём в один день, Если нас раньше не убъёт наша лень! Мы за церковную свечку щемимся в рай, И плачём: "За что нас швыряет на край?" В ночной тишине услышь голоса: Над нами смеются навзрыд небеса!
И мы не сможем быть чище воды, кислотных снегов и дождей, Мы не сможем быть добрее чем есть, мы не сможем быть добрее людей, Мы не сможем быть чище воды, кислотных снегов и дождей, Мы не сможем быть добрее чем есть, мы не сможем быть добрее...
Мы как-то поссорились, ну я и написала в порыве. Называется "Тысяча ролей".
Мы с тобой играем тысячу ролей, В каждой пьесе сталкиваясь лбами. С звоном разрывая тысячу цепей, Мы привыкли провожать игру ночами. Ты меня не любишь, и не надо. Ты меня не ценишь - это тяжелей. Для меня игра одна отрада, Для тебя - лишь тысяча ролей.
Россыпью солнца… По снам, по заснеженным пылью окнам, холодным подоконникам, забытой (на 47 странице) книге, доверчиво льнущей к твоим ладоням, по мертвым обрывкам твоих сигарет, псевдовыпитой чашке кофе и кончикам острых ресниц. Нет, спи. Ты кажешься юным во снах, по-детски доверчивым, нежным, ранимым и чутким к дыханию мира. Осколок улыбки на тонких твоих губах, изломанно-острых, ночью искусанных в кровь. Мной. Шепот шагов, невольная ласка – пальцами по твоим волосам, чтобы впитать до остатка твой запах, коснуться утренних снов и спрятать их в бледной ладони – на память, и вздрогнуть невольно от дрогнувшей тени улыбки, от прикосновения ставшей хищной, опасной и слишком взрослой. Ты не любишь, когда я тревожу твои сны. Ты – не любишь. Плед накрывает хрупкие плечи, скрывая синие тени ночи, разбавленной на двоих. Наверное, больно. Прости. Тонкие пальцы солнца путаются в твоих волосах, разметав в беспорядке темные пряди, лаская и нежа своим теплом – далеким, обманчиво-светлым, с привкусом амбры, как и твоя кровь. Твои ресницы дрожат, едва не касаясь кожи, дыхание сбивается на пьяный, безудержный бег, сквозь тонкую, нежную кожу явственно проступает сизо-голубая, острая, гротескно очерченная пульсирующая жилка. Я знаю, что сердце твое рвется, стучится о хрупкие кости в отчаянной попытке напороться на колья ребер, чтобы затихнуть, успокоиться навек, истечь кровью без права воскреснуть, без надежды на «снова весну» и горячую сладость тихих моих признаний. Губы кривятся болью с нотой солнечного торжества. Мой поцелуй – морфий. Взмах ресниц царапает кожу, в твоих глазах – осколки кривых зеркал, бледных красок оттенка остывшего кофе, росчерк янтарных вен твоих недопитых снов. Несколько капель нежности по моим губам: россыпью солнца…
Знаешь, тебя читать интересно. Но ты пишешь так образно, что прочитав какую-нибудь очередную образную запись, начинаешь сомневаться - не о тебе ли она?
Черт, а меня, оказывается, выгодно убивать...) Черт, я бессмертен. В моей практике уже было менее чем трехчасовое мероприятие с большим количеством выпитого и выкуренного.
Посвящается году моей жизни и доле моей искренности
- Поиграй со мной! - Просила куколка, плелась осенью, вилась змейкой. - Поиграй со мной... - Кралась во сны, шептала тихо-тихо, с посвистом, словно бы для своего дыхания будила чужой ветер, лепила из него (как снежки) свое право на вдох и выдох, вдох, выдох, вдох, тише, выдох, мертво... - Поиграй со мной!... - Молила куколка, молилась куколка, припадала тонкими губами к хладной руке, целовала колени, плакала хрупко, фарфорово, искренне, шептала сбивчиво, с дрожью, неслышно, молитвой, мольбою - эти слова, вплетала их в молчание, как ветер вплетает звезды в таежную ночь. - Я люблю тебя... - Умирала куколка, уже без сил на слезы, на крик, на плач, на вдох и выдох, на ложь и выбор. Тихо клялась найти, тихо звала вернуться, оплетала тонкими хладными пальчиками безжизненное тело кукловода, цеплялась невольно за тонкую леску, провоцируя мертвеца на обманную жизнь. Все аплодировали. Кто-то плакал. Хрупко, фарфорово, искренне.
У нас были причины дышать. Вам может показаться, что они были нелепыми, несуразными, несерьёзными, эти причины, однако, смею вас заверить, это не так. Каждый из нас готов был уничтожить весь (свой) мир за это наивное право - дышать. Еще хотя бы сегодня. Наверное, именно потому я никогда не стану судить Иуду нашего отряда. Потому что знаю - он просто хотел дышать. Ещё вчера, ещё сегодня, ещё завтра. Право на его дыхание стоило жизни двоим, да, но...мы сами убиваем - тысячи тысяч - чтобы дышать. Мы. И вы. Не прячьте глаз - это правда. Дышишь ли ты сейчас, светлоокий Иуда? Лучше бы - нет, иначе мне придётся стрелять в испуганные глаза твои за своё право дышать. Мы ведь на равных хотим жить, брат. Помнишь?
Я считаю до ста. Кажется, уже не первую вечность я считаю до ста и ищу в себе право согреться. Не нахожу, снова считаю до ста: за весной весну, отмеряя шаги наступающей осени. Дыхания нет, но я помню, было когда-то, ярилось в душе, хрипло рвалось на свободу. Вырвалось. Не дрожит больше ни в душе, ни в теле. Смешно умирать бессмертному. Но мне - совсем не смешно. Хочу вернуть свое человеческое дыхание и тёплую гамму таких далёких чувств. Трепетно и тихо: 99, 100... И вновь пустота в тёмных очах моих, без искры пощады к самому себе. До осени ближе еще на 100. Кто-то роняет выдох. Кто-то роняет вдох. Провоцируя на безумие, соблазняя на причинённую смерть. Всё. Тихо. Снова не дышит и снова - она. Та, что каждый рассвет приходит будить своё солнце и тревожить меня дыханьем. Хочу коснуться безжизненных её ресниц, выпить хладные её очи, ещё таящие в себе жизнь: там, где-то на самых кончиках солнечных лучей. Дыханье её молчит, сплетаясь в своей свободе с моим дыханием, что было когда-то, ярилось в душе, хрипло рвалось. Вырвалось. Кружит вороньё. Крячет. Клюёт тёмные бездыханные очи, рвёт платье. Я считаю до ста. Кажется, уже не первую вечность.
Название: Может быть, однажды… Автор: Joker Бета: Joker Рейтинг: PG Жанр: POV, vignette Отказ: на героев не претендую Фэндом: Hellsing Аннотация: только тогда, когда тебе отдана вечность, по настоящему ценишь чужую жизнь… Комментарии: жизнь, смерть, вечность и леди Хеллсинг глазами Алукарда Предупреждения: коротко и субъективно Статус: закончен Выложен: 19.12.2009
читать дальшеМожет быть однажды… А сегодня - я помню, как это: глотать раскаленную пыль, рассказывать сказки тебе и моей непоседливой вечности, верить в прощение, но не каяться никогда, не жить, но не умирать – и так раз за разом, год за годом и день за днем – нестерпимая, издевательская, венецианская бесконечность. Будь проклят тот бог, который сочинил вместо симфонии или аппассионаты бессмертие! Кровь отдает серебром и наигранной святостью. Умри на моих руках, и я буду счастлив – мне незачем будет жить. Умри на моих глазах и крик твоего убийцы станет тебе похоронным маршем. Умри, наконец, я так устал ждать, я так устал жить, потому что и ты – жива. Ты просыпаешься каждое утро, пьешь чай и куришь свои сигареты. Так редко зовешь меня, чтобы просто увидеть и что-то сказать, без оттенка приказа. Вечно в себе и в делах, изредка – в книгах: ненужных, наивных, годных только на то, чтоб забыть. Так ценно не знать, так ценно не помнить и видеть сны. От них просыпаешься порой – но не я, а ты. Я говорю с тишиной и падаю в пустоту, ты – видишь обрывки чужих фотографий и забракованных богом полупустых кинолент. Чувства гнездятся усталостью на кончиках пальцев и в самой глубине глаз. Я проиграю и эту любовь, я знаю – ведь так и должно быть. Чтобы тебе однажды не было больно умирать на моих ладонях, чтобы не было страшно, что имя твое срывается с уст моих в последний раз. Ты видишь сны, а я касаюсь тебя, твоих волос и губ, нежной кожи твоих бледных век, кончиков темных ресниц. Я не позволю себе поцелуя и даже просто обнять – чтобы однажды… …сказки вплетаются в ночь, тебе давно уже не двадцать пять. Ты ходишь с трудом и все чаще молчишь. Легких почти не осталось от дыма любимых сигар, но это совсем не беда. Тебя унесет в могилу старость, а не туберкулез или рак. Я старался сберечь тебя, но время к тебе милосердно – однажды в день или в ночь оно просто подарит смерть и оставит мне в назидание тело – лишенное вздоха и хрупкой синевы твоих одиноких глаз. Может стоило дать право штыку или пуле украсть тебя молодой? Ведь это было (и я это знал!) так глупо и неоправданно: играть на тебе – свою любовь. Совесть, как и печаль не грызет мою душу – последняя слишком давно все привыкла прощать. Твои волосы цвета беды и снега, твои глаза уже почти пусты. Так странно видеть, как уходят минуты из тела: одна за другой, превращаясь в часы, и ночи, и годы. Тебе все еще снятся сны, в которых ты остаешься собой. Смотришь со стороны на выцветший мир, понимаешь, что закончились краски и цветов на палитре теперь всего два: красный и сепия. Первой – рисуешь кровь и закат, а второй – красишь, словно кармином, лицо. Мазки расплываются под капелью твоих ненужных слез, старость крадет еще одну ночь, отдавая взамен валерьянку меланхолии. Я знаю, что скоро увижу смерть и снова с ней разминусь. Она улыбнется отчаянью тысяч моих глаз и заберет тебя. Шкатулка для сигар будет так сиротливо стоять на рабочем столе. Новый день. Снова хочется спать, в надежде увидеть одну из тысяч забракованных к жизни полупустых кинолент или вновь повстречать врага. Глотать раскаленную пыль, рассказывать сказки тебе и моей непоседливой вечности, верить в прощение, но не каяться никогда, не жить, но не умирать. И может быть, однажды…