Ляля Бо :: будда_що_курить /в одній із вічностей/

Хтось поважний і сивий повільно докурює серпень.
Коли струшує попіл - на мальви туман осіда.
В нього пальці холодні, та, мабуть, гаряче серце.
Кажуть, можна до раю, коли по його слідах...

Він сидить на хмарині, недбало звісивши ноги.
Часом кашляє - в горах тоді гримить.
А коли усміхається, схожий на східного бога,
Що присів відпочити у істини під ворітьми.

Він втомився і палить. Йому не потрібно істин.
Нині - сам собі будда. Так плаче його печаль.
В іншій вічності зоряно. Кава, напевно, вистигла.
А недогарок серпня зотлів поміж білих мальв...

23.08.2011

Дорогое Мрзд, а не будешь ли ты так добро в мягких выражениях, совсем без мата и прочих неприятностей пояснить мне, неразумному, что происходит? Ибо
1. я изрядно подзаебся
2. см. п. 1
3. мне завтра на работу, в конце концов. На работу. А на работе - думать.
4. ну, да, книжка, конечно, хорошо и отвлекает, но мне там ДУМАТЬ
5. с каких пор правило ответа у нас стало действовать как-то не так? Или это как бэ тонкий намек, что я не там спрашиваю?
6. да, я знаю, что давно не медитировал
7. блин, да это же и правда (в моем случае) только пафосный понт
8. я помню про Лэр
9. да, даже сегодня о ней-нем думал
10. ну ладно, ладно, хорошо
11. но я хотел лечь спать пораньше

постскриптум: нет, я не знаю, что происходит

... и запах ветра.
ветры...
боги, кто бы знал, как я люблю читать записи под отдельными тегами
апд для параноиков и доброжелателей: это не о вас) это размышлизмы на основе одного дневника и нескольких внутренних ощущений

спасибо, солнышко))



а еще мне нравится эта фотография, да

делалась из подручных материалов (картон для основы, крафт-бумага с распечатанным узором, 4 пуговицы, кружево, бумага для чашки и надписи, клей и клеевой пистолет) и абсолютно спонтанно

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

мы ее все-таки нашли
с оре-ешком)

...из окна одиннадцатого этажа

Я возвращаюсь домой около четырех, час верчу в руках пластиковую упаковку с морской солью того самого синеватого оттенка, котрый...
...вздрагиваю. Бросаю невольный взгляд на аптечку: там есть формалин, да, там определенно есть формалин - початый бутылек с тугой пробковой крышкой ручной работы. Мне кажется, срок годности его уже давно истек. Любопытство берет вверх. Отставляю пластик, роюсь в аптечке, заглядываюсь на полупустые пачки обезболивающих, облизываюсь невольно. Нахожу пузырек, тщательно его исследую, но срока годности так и не нахожу. Стерся? Не существует? Собираю аптечку. Медленно, почти любовно. Семь лет назад ее у меня и вовсе не было, а теперь - рыжая коробчонка с лекарствами вместо кошки. Люблю кошек. Снова беру в руки пластик, кручу в руках, размышляю, размышления отдаются в висках тугой, медленной, тягучей, как зимние дни, болью. Резко вскакиваю. Главное - удержаться на ногах, когда голова кругом. Иду в ванную. У меня старая, еще совковая. Эмаль пожелтела со временем, кафель оббился кое-где, но делать ремонт не берусь - другие заботы. Баб к себе не вожу, понты гнуть не перед кем, а я эту люблю. 1986 года рождения на заводе со стершимся именем. Помню, что откуда-то из Украины. Включаю воду, сперва холодную, чтобы умыть лицо. Щедро разбавляю горячей. Высыпаю в ванну чуть больше, чем нужно, морской соли и смотрю, как она растворяется. Вода синяя и пахнет своей синестью.
Раздеваюсь. Смотрю в зеркало на себя: угрюмого, обнаженного. Взгляд падает на опасную бритву и я невольно улыбаюсь. Горько.
Нет, я давно перерос самоубийства. Лет семь назад.
Последними снимаю часы с разбитым циферблатом. Очень важно снять их только после того, как посмотрю на себя в зеркало. "Почему?" - спросишь. На них мертвое время.
Опускаюсь в воду: горячо. Подавляю порыв вскочить, несколько секунд уходят на борьбу с собой. Так же медленно ложусь на дно и смотрю в белый потолок. Вода журчит почти умиротворяюще. Я вижу кусок зеркала и в нем - часы. Губы снова кривятся в улыбке, пальцы полуболезненно смыкаются на бортике ванны. Дыхание становится хриплым, а вода - синей-синей.
Она-а плавает в формалине, несовершенство линий...
Песня разъедает мозг, как когда-то щелочь - палец на левой руке. Смеюсь и пугаюсь собственного смеха. Уже не понимаю, кто я и где, а на часах в зеркале - мертвое время.
Вода горячая, но тело бьет дрожь. Я, пожалуй, болен. Нужно в плед и к ноутбуку.
Вместо этого выключаю воду и лежу неподвижно. Всматриваюсь. Вслушиваюсь. Почти не дышу.
Мне слышно, как бьется сердце. Моё, абсолютно точно - мое.
На водной глади рябь, хотя я лежу неподвижно. Знакомый силуэт, отраженный нечетко, выхваченный не то памятью вод, не то моей собственной.
- Михей.
Губы пересыхают.
Вскакиваю, хватаю фотоаппарат и лихорадочно снимаю, пока пальцы не сведет судорогой. Их всегда сводит.
Открываю слив, медленно опускаюсь на дно ванны так, чтобы вода полностью покрыла тело: торчат только острые колени и локти. Глаза привычно закрыты: Михей завещал в воде не открывать, дескать - соль разъест. Уши и нос зажаты пальцами. Задерживаю дыхание, уже не дрожу, разве только пальцы, но это пока не ощущается. Скоро начнется, да, я знаю, скоро начнется. Дыхания мне упрямо не хватает надолго, поэтому медленно подтягиваюсь к поверхности воды, трубочкой вытянув губы - втягиваю с шумом воздух и снова опускаюсь. Главное, чтобы лоб так и оставался под водой. Прости, Михей, так и не научился отпускать себя и не дышать совсем. Память тела.
Он чудится мне. Простой, в клетчатой рубахе, черных брюках, босоногий, лет тридцати пяти на вид, едва ли старше. И клетчатый кепи, ему сестра из Лондона привезла и подарила: Михей щеголял в нем по московским улочкам, бросая вызов общественному строю. Или самому себе. Или... Ему бросать нравилось. Курил с третьего класса, чтобы к окончанию института бросить. Любил до беспамятства, чтобы окольцевать с другим и бросить. Учился на философа, чтобы перед защитой диплома - бросить. Купил квартиру, чтобы чуток там поютовать да бросить, уехав на Урал. Мне кажется, и жил он толком только для того, чтобы потом - бросить.
Он чудится мне, косится на старые часы с разбитым циферблатом, многозначительно стучит по ним пальцем, мол: торопись, дружок.
Дружок. Всегда так говаривал. Войдет ко мне в кабинет, потягивая грог и:
- Все над книгой корпишь, дружок. Эх-ма, что твои годы? Пойдем-ка, дружок...
- Куды? - спрашиваю, не отрываюсь.
- Путь на Кудыкину гору покажу, крезь мертвое время.
Затем мы шли в ванную. Михей включал холодную воду, умывался, утирался краем рубашки. Набирал ванну горячей воды, воду прокрашивал в синий. Раздевался донага, не стесняясь меня, последними - снимал часы с руки и передавал их мне:
- Побереги-ко тебе подарочек, дружок...
Опускался на дно, долго смотрел, как вода журчит, набираясь, а потом - закрывал глаза, исчезал под водой - только локти да колени торчали. Даже пузырей воздушных не было - Михей пояснял, что он, дескать, кислородом, который в воде, дышит. А вода спадала с тела, так же медленно, как доселе набиралась. А я смотрел, как он освобождается. Распахивал глаза он неожиданно, резко и только тогда, когда воды в ванне уже не оставалось. Зрачки расширенные, очи безумные, но счастьем так и светятся - точно любимую увидал. И улыбка по губам блаженная. Потом, попервах, забирал часы, надевал, стучал по ним пальцем и ворчал досадливо, что распустилось совсем мертвое время, хоть наперво сплетай.
А однажды часы не забрал, оделся наскоро, побрился, берет лихо нацепил на мокрую голову, вышел из дому, аккурат к переезду и бросил себя.
Под электричку до станции Монино.
А часы остановились. И я у тела остановился. И электричка.
Потом были допросы, дознания, подписка о невыезде и оказалось, что Михея-то Михаилом Аркадьевичем звали. Фамилия - Горин.
Ему было 42, холост, из родственников - мать в далеком селе.
А часы мне потом вернули: в бумагах Михеевых запись нашли о том, что, дескать, когда не станет тов. Горина - часы вручить в разбитости и остановленности собственноручно мне.
Брались их мне починить, да не сложилось. Видать и впрямь заговоренные.
После я жил, словно из сна удрал. Маялся, мятежился, на Урал ездил. Михей попервах ко мне во сны приходил, потом перестал. А, спустя год-два, я эту практику нашел: от руки запись на черновом листочке, пополам сложенном да в книге оставленном. Не верю, что случайно.
Прости, Михей, так и не научился. Моторошно.
Память тела. Я напряжен и расслаблен одночасно. Вот, начинается. Когда вода сбывает, хочется вырваться из-под, жадно глотать воздух, но я вытягиваю губы трубочкой и дышу, не обнажая лба. Вода ласкает нос, пальцы, губы, щеки, виски. Дрожь по телу. Я снова могу дышать и отпускаю зажатые крылья носа. Вода стекает по телу, я отпускаю себя. Пальцы дрожат и от того, под водой, мне слышится стук колес: чу-у-тк-тк-к-т... электричка в Монино. Я распахиваю глаза и впериваюсь взглядом в потолок. Вижу зеркало и в нем - сдвинувшееся на секунду мертвое время. Бьет дрожь. Сажусь, включаю воду снова: громче, громче. Через семь минут мимо дома проносится электричка.
Надеваю часы, наскоро бреюсь, одеваюсь. Иду на кухню проявлять снимки.
Сердце стучит гулко, глухо, нервно.
Пью чай, сушу снимки, жду завтра.
Михей на фотографии щурится смешливо, стучит пальцем по циферблату, дескать, поторопись...
...дружок.