С самого начала книга одновременно напомнила мне Павича, которого я нежно люблю, и вызвала смешанное неприятие, а вот к последним 100 страницам я втянулся, вернулся к привычке читать по строкам и мыслить меж них. Мой личный хазарский мир стал иным по щелчку калейдоскопа и мне захотелось записать несколько цитат или даже забрать книгу домой. Вместо этого я нашел в сети "Фройляйн Эльзу" Шницлера и сделал над собой усилие, чтобы дочитать сперва роман Кундеры. Пожалуй, оно того стоило.
Каждая из семи частей "Бессмертия" невольно напомнила мне о смертных грехах, немецком романтизме, моем обучении в первом университете и взаимодействии с мужчинами и толкнула ласково в пропасть приятной, кофейной меланхолии, уносящей в мои 16 (второй раз за день я возвращаюсь к себе-шестнадцатилетнему, к чему бы это?); время от времени я примерял на себя образы героев романа, или образы Кундеры, воплощенные под масками героев романа, или просто слова, черно-цвётлые на блеклой желтой бумаге, и проживал печатные жизни, характеры, визг тормозов, голубой цветок - ручную точку неба и...
Вместо кофе - холодная, почти ключевая вода и ворох мыслей. Спокойных, размеренных, присущих скорее взрослым. В рукаве змеились козырные карты, я задумчиво перебирал колоду меж строк и раскладывал сызнова свой пасьянс, возвращаясь мыслями к А., вольно или нет, зацепившись за одну из фраз:
Стрелка на курантах указала ему, что отныне он будет одержим только прошлым. Но может ли быть одержим прошлом тот, кто видит в нем лишь пустыню, по которой ветер гонит несколько обрывков воспоминаний? Значит ли это, что он будет одержим лишь несколькими обрывками воспоминаний?